Ладова пробежала по лицам одноклассников, отметив про себя, что половину из них она даже не может вспомнить по фамилии. С каким-то щемящим чувством светлой печали она остановила взгляд на лошадином лице Ленки Наумовой, ухарской физиономии сгинувшего в подвалах Сережки Вихарева. Мельком взглянула на застывшего перед камерой Тюрина, с пробивавшимися над верхней губой усами и почувствовала, что больше не держит на него зла.
«Надо же, – подумала Василиса, – как будто его и не было в моей жизни! Чур меня!» – усмехнулась себе под нос Ладова и вставила фотографию обратно в альбом.
Второй коллективный снимок явно принадлежал другому историческому времени. На нем была изображена какая-то спортивная команда, а точнее две. «Наверное, дружественный матч. А после игры сфотографировались», – рассудила Василиса, признав в сидевших на корточках в первом ряду футболистов-любителей.
– Ну-ка, посмотрим, – пробурчала себе под нос Ладова и стала водить пальцем по лицам, разительно отличающимся от тех, которые она видела на больших и красочных постерах с изображением футбольных команд. «Какие смешные», – улыбнулась незнакомым людям Василиса и вздрогнула: не таким уж, оказывается, и незнакомым. Кое-кого она здесь точно знала. Вот, например, стоявшего во втором ряду с левого края: те же самые длинные волосы, та же майка со знаменитой надписью и улыбка. Та же самая.
– Крем-брюле! – ахнула Ладова и со словами «Кто это?!» как была, в рубашке Андрея Александровича слетела вниз по винтовой лестнице.
– Осторожно! – бросился к ней Хазов, испуганный тем, что она просто-напросто повредит себе спину.
– Кто это?! – взмолилась Василиса и ткнула пальцем в фотографию.
– Это? – Андрей Александрович уставился на снимок, словно впервые его увидел.
– Это! – Ладовой не терпелось услышать ответ на свой вопрос.
– Это, Василиса, я. Видишь, какой патлатый. Тогда было модно. Хотя и не приветствовалось, конечно. Чемпионат области по футболу, – прочитал Хазов. – Девятнадцатое июня шестьдесят седьмого года. «Спартак» – «Динамо».
– Этого не может быть, – побледнев, произнесла Ладова, и лицо ее исказилось странной гримасой.
– Что не может быть? – не понял ее Андрей Александрович.
– Я не уйду.
– В смысле? – со стороны могло показаться, что Хазов напрочь забыл, о чем говорил примерно полчаса тому назад наверху, в спальне.
– Я не уйду, – твердо повторила Василиса и решительно добавила: – И мы сейчас пойдем к моим родителям, и все им скажем. Если, конечно, твое предложение остается в силе.
– Какое из двух? – Он сначала растерялся, а потом обнял разбушевавшуюся Ладову и прошептал ей на ухо: – А что, собственно говоря, случилось?
– Все, – так же на ухо ему ответила Василиса, впервые не рискнув сказать вслух: «Ничего особенного, просто – судьба».
О странных капризах судьбы в тот вечер думала не только Ладова, но и ее родители, подскочившие при звуке дверного звонка.
– Что-то с Васькой! – напугалась Галина Семеновна и схватилась за сердце, о котором обычно вспоминала в самые ответственные моменты своей жизни. – Открой, Юра. Я не выдержу.
И Юра пошел и, не спросив кто, распахнул входную дверь, чтобы воочию убедиться – все с Васькой нормально!
– А я уж думал морду тебе набить, – угрюмо поприветствовал он главу города, автоматически перейдя на «ты», и протянул ему руку для приветствия.
– Да я уж тоже опасался, что дело к тому идет, – пожал ее Андрей Александрович и пропустил вперед Василису, при виде которой Галина Семеновна Ладова мигом вскочила с дивана и застрекотала, как пулемет:
– Ничего говорить не надо. Ни одного слова. И так все понятно. Все люди взрослые. Разумные. Не домашние животные, в конце концов. Сами свою судьбу строим, ни у кого совета не спрашиваем.
– Мам, – коснулась ее руки Василиса, – подожди. Видишь? – Она вытащила из сумки фотографию и протянула ее матери. – Никого не узнаешь?
– Нет, – сообщила старшая Ладова, продолжая вглядываться в незнакомые лица. – Хотя подожди-ка… – Галина Семеновна поднесла к близоруким глазам снимок, а потом уверенно отодвинула и подтвердила: – Точно нет.
– А этот? – Василиса показала на изображение молодого Хазова, очень уж похожего на того длинноволосого весельчака из залитого солнцем трамвая.
– Этот?.. Вроде Андрей Саныч? Правильно?
– Мам, – попросила младшая Ладова, – посмотри внимательно. Правда, не узнаешь?
– Да уж и не пойму, узнаю или не узнаю… – проворчала Галина Семеновна и вдруг ахнула: – Васька! Это что ж?! Крем-брюле?!
– Я тоже так думала, а оказалось – Андрей Александрович, – торжествующе произнесла Василиса и с благодарностью посмотрела на Хазова.
– Черт их этих баб поймет, Андрюха, – чертыхнулся Ладов и потащил зятя за собой в комнату, отправив женщин на кухню.
– И все-таки, – прошептала Галина Семеновна, тщательно закрыв дверь и перевернув фотографию, – это не он. Ты посмотри, какой год стоит. Шестьдесят седьмой. Тебя еще и в помине не было.
– Ну и что? – уставилась на мать Василиса.
– Ну как, ну и что? – разволновалась старшая Ладова. – Тебе тогда лет пять было, не больше. Значит, это где-то год восемьдесят второй. А здесь, – она ткнула в надпись: – Тысяча девятьсот шестьдесят седьмой.
– Да какая разница?! – Василиса никак не хотела принимать материнские аргументы. – Шестьдесят седьмой? Восемьдесят второй? Волосы длинные, майка «Спартак»! Похож?
– Похож, – поджала губы Галина Семеновна.
– Значит, судьба! – торжествующе изрекла младшая Ладова и, отбросив со лба белые волосы, сквозь матовое стекло кухонной двери посмотрела в зал, который показался ей залитым ярким солнечным светом из того-самого летнего полдня, где пестрело мамино цветочное платье и продавалось мороженое. «Этого не может быть!» – улыбнулась про себя Василиса и с наслаждением прислушалась к нарастающему гулу набиравшего ход трамвая: «Крем-брюле… Крем-брюле… Крем-брюле…»