Понедельник: домашний гаспачо со свежим хлебом и сливочным сыром.
Вторник: суп рататуй с поджаренным помидором и баклажаном с рисом (или хлебом) и тертым пармезаном.
Среда: жаренная на гриле рыба или молодой барашек; хлеб с толстой коркой, чатни и паштет из зеленых бобов.
Четверг: азиатская смесь овощей, поджаренная с ленточной лапшой (или рисом) и кисло-сладким соусом.
Пятница: пицца с нарезанными помидорами, свежим базиликом и моцареллой.
Суббота: паста со свежим домашним томатным соусом и фрикадельки.
Воскресенье: жаренные на гриле цыплята с салатом из помидоров и отварной кукурузой в початках.
День труда — первая суббота сентября. В воздухе сладко пахнет яблоками. До чего же всем нам, словно детям, не хочется расставаться с летом. Но в начале осени неизбежно наступает день, который напоминает, что всему приходит конец. Зеленые ягоды на обрамляющих наш переулок кустах лавра летнего начинают краснеть. Леса полны беспокойного пения перелетных птиц, которые собираются на юг. И мы тоже теряем покой: наступает пора джинсов и свитеров, самое подходящее время для путешествий. Стивен и я рано встали в то утро.
Сегодня мы никуда не собирались. Недоступна нам была и роскошь спокойного осеннего выходного, когда можно посидеть на крыльце с чашкой кофе и понаблюдать, как просыпается ферма. Наоборот, нам предстоял целый день тяжелой работы, которую нельзя было отложить. Предыдущим утром мы изолировали полдюжины петушков и столько же индюков в специальном помещении амбара, которое у нас называлось «камера смертников». Мы помещали туда птицу за сутки до того, как ее зарезать, содержали в чистоте, не кормили, только давали пить. Тогда процесс обработки окажется чище, да и животные как будто ведут себя спокойнее.
В тот солнечный сентябрьский день нам предстояло перевести часть наших животных из мира живых в царство пищи. В свои пять месяцев наши петушки набрали хороший вес для забоя, а недавно открыли петушиные бои (гормоны взяли свое): доставалось всем, в том числе и нам. Лили теперь приходилось вооружаться длинной трубой, когда она ходила собирать яйца. Наш птичник был недостаточно велик для таких проявлений мачизма. Конечно, предстоящая обязанность не приводила нас в восторг, но наступило самое время выполнять программу по уменьшению уровня тестостерона. Мы вздохнули, увидев, какая сегодня стоит прекрасная погода. И полезли доставать свои старые, драные башмаки в предвкушении дня снятия урожая.
* * *
Ведь, надо вам сказать, выражение «снятие урожая» применимо также и к животным. Мы заранее рассчитываем «месяц снятия урожая» независимо от того, собираем ли мы урожай овощей или мяса. Во втором случае от фермера, естественно, требуются более тщательное планирование, масса внимания и усилий. Да и сама работа приносит намного меньше радости, чем, скажем, сбор урожая яблок с дерева, но в принципе суть одна и та же. Как бы не так, скажете вы. Ведь в случае с животными речь идет о самом настоящем убийстве!
«Убийство» — слово, веское в культурном отношении, для большинства из нас связанное с библейскими заповедями. «Не убий!» — этот запрет присутствует в каждой религии. Однако здесь имеется немалая доля условности. Мы знаем, что эта заповедь не распространяется, скажем, на москитов. Найдется ли среди моих читателей хоть один человек, который никогда не убивал насекомых, следуя этому принципу? Когда ребенок болен, скажем, ангиной, мы вливаем в него лекарство, совершая ревностное и целенаправленное убийство стрептококков. Мы разбрызгиваем борную кислоту или хватаем банку с инсектицидами, чтобы избавить кухню от тараканов. Под словом «убийство» мы подразумеваем жестокое отнятие жизни, а иногда употребляем его в переносном смысле: «Ой, посмотри, я убила свою африканскую фиалку». Хотя результаты несравнимы, но эти разные «убийства» имеют одно общее: необязательную утрату и некую предполагаемую меру сожаления.
Большинство из тех, кто хоть немного знаком с источником нашей еды, понимает, что каждый кусок, донесенный нами до рта, прежде был живым существом. Тупая биологическая истина заключается в том, что мы, животные, можем остаться в живых только ценой поедания других живых существ. Растения по своей природе более невинны, родившись с даром создавать свою пищу мирно и бесшумно из солнечного света, воды и каких-то минеральных ингредиентов, всасываемых через свои пятки. Странно, что мы приписываем какие-то права животным, в то время как святые растения мы обезглавливаем без малейших угрызений совести. Кто подумает просить прощения, когда косит лужайку?
Большинство тех, у кого нет фермы, близко знакомы с жизнью всего лишь трех категорий животных: работников, домашних любимцев и диких зверей. Намеренно лишить жизни любого представителя этих трех категорий немыслимо по понятным причинам. Никакие другие категории животных не предстают перед обычными людьми на достаточно близком для рассмотрения расстоянии. Так что я понимаю, почему так тяжела мысль о снятии урожая животных, этот поступок кажется обывателю убийством. Мы на своей ферме тоже не получаем особой радости от снятия урожая животных, но ценим это мероприятие: это важный ритуал для нас и тех наших друзей, которые приходят помочь, по той причине, что мы узнаем что-то новое. Мы повторно вспоминаем ту цель, ради которой растили этих животных. Мы отбрасываем все иллюзии насчет того, кто дает жизнь домашнему скоту и кто имеет право ее отнимать.
Подруга, которая продала нам выращенную на пастбище овцу и птицу, поспорила с нами на эту тему. Кирсти Заннке выросла в Англии и заметила, что американское отношение к жизни и смерти, вероятно, окрашено предчувствием дурного. «Народ этой страны делает все, чтобы обмануть смерть, мне кажется. Вместо того, чтобы наслаждаться каждым мгновением жизни, американцы постоянно беспокоятся о том, что будет после. Я думаю, это передается животным — озабоченность „отнятием жизни“. Мои животные прожили хорошую жизнь, смерть для них естественный конец. Мне трудно убивать своих животных, но я это делаю вдумчиво и с благодарностью».
Мясо, птица и яйца от животных, выращенных на свободном выпасе, — это традиционные зимние продукты питания наших предков, и они прекрасно кормили людей в те месяцы, когда требовались затраты уймы топлива. А что теперь? Разве можно не заметить страданий жертв ураганов, голода и войн, навлеченных на этот мир расточительным потреблением топлива? Бананы, которые обошлись в потерю дождевого леса, соевое молоко, доставленное грузовиками-рефрижераторами, и вымытый шпинат, привезенный с расстояния в две тысячи миль в пластмассовых контейнерах, — ну скажите, разве все это по большому счету не жестоко? Есть сотня разных способов, как облегчить мировой груз страданий. И вовсе не обязательно отказываться от мяса, можно отказаться от бананов. На самом деле не так уж сложно согласиться на запрет одного фрукта, ведь человечество живет под таким количеством самых разных деревьев.
В будущем можно откармливать меньше мясных животных, постепенно, поэтапно сокращая поголовье тех животных, которым предназначено жить в тесноте и скученности, — вот какой план я осуществляю, выращивая у себя на ферме животных. Большинство людей в состоянии потреблять больше растительной пищи и меньше мяса. Но в глобальном масштабе вегетарианство — роскошь. Часто цитируемый аргумент вегетарианцев, что потребуется в десять раз больше земель для производства фунта мяса, чем фунта зерна, применим только к таким землям, где дожди в изобилии увлажняют богатый, плодородный слой. Многие бедняки мира живут в пограничных районах, где нельзя вести сельское хозяйство, основанное на растениеводстве.