— О, доброе утро, сэр.
— Кто это? — поинтересовался он, не отрывая глаз от чтения. Его жена бросила на смельчака предостерегающий взгляд.
— Сэр, вся страна радуется вашему возвращению.
— В этой стране меня и в грош не ставят.
— И все же, сэр, если вам понадобится помощник замешивать штукатурку…
Художник уронил газету на толстое брюхо, поднял голову и снял очки; его выпуклые глаза выделялись на круглом лице, точно два крутых яйца. Приглядевшись, он расплылся в улыбке:
— Сдобная Булочка! Мне тебя не хватало. От других мальчишек нет никакого толку.
Королева смотрела так хмуро, что ее черные брови сошлись на переносице, точно ладони в рукопожатии. Но, когда ее супруг поднялся, похлопал странного парнишку по спине и тут же нанял на работу, изумленно приоткрыла рот.
Огромная фреска на лестнице растет вниз не по дням, а по часам, точно пускает корни. Президенты, солдаты, индейцы оживают. Солнце открывает глаза, пейзаж пробивается как трава; сегодня из кратера вулкана показался огонь. Сеньор Альва говорит, что художник стремится к началу времен, центру фрески, где орел со змеей в клюве сидит на кактусе, наконец-то добравшись домой.
Сеньор Ривера рисует на стене угольные наброски и каждый день начинает новый фрагмент. Он заключает сцену в рамку из длинных линий, сбегающих к точке схода на горизонте. Потом, сверяясь с картиной в голове, пишет тени, затем работает с цветом и заканчивает фреску так быстро, что мы едва успеваем смешать штукатурку для следующей. Гашеная известь обжигает руки; мы дышим белой мраморной пылью. Сегодня разругал помощника, который делает пигмент, за то, что синяя паста вышла слишком темной. Но штукатурка получилась отличная.
14 ОКТЯБРЯ
Посол и сенатор Морроу скончался во сне. Его супруга в этом время играла в гольф. Все газеты пишут только о нем, Лучшем Друге Мексики. Его дочь замужем за Чарльзом Линдбергом, так что тому достаточно лишь махнуть толпе, и все разразятся радостными криками. Или зальются слезами. Мать говорит, что она сразу раскусила посла: такие, как он, любят своих жен и умирают молодыми. Злится, что Кошелек так и не дал денег.
26 ОКТЯБРЯ, LUNA DE OCTUBRE [95]
Кто-то из мальчишек сказал, что художник снова уезжает. Сеньор Альва говорит, что хотят устроить большую выставку его работ в музее в Нью-Йорке. Но его картины — на стенах Мехико. Разве можно их отсюда забрать?
12 НОЯБРЯ
Он уехал. Сеньора Альву забрал с собой. В забытой белой земле у основания стены у орла нет ни кактуса, ни змеи, и ему никак не найти дом. История Мексики ждет своего начала.
1 ЯНВАРЯ 1932 ГОДА
Для сына, выбившегося из колеи, мать нашла другую и направила его на путь истинный. «Обратной дороги нет», — заключила она, подняв бокал. Так что отступать некуда.
Поезд идет на север от Мехико. В убогих пустынных городках вдоль вагонов бегут дети и тянут руки к окошкам. Городки сменяются каменистыми равнинами, где уже никто не живет. Остроконечные агавы торчат точно когтистые лапы чудовища, заключенного в подземелье. Вечером свет иссякает, и земля меняет цвет сперва на темно-коричневый, потом на оттенок высохшей крови и, наконец, становится чернильной. Утром краски возвращаются, вновь проступая на широкой, похожей на фреску равнине.
В купе еще один пассажир, американец по фамилии Грин; он сел в Уичапане. Еще не стар, но уставился в окно, точно старик, покачиваясь в такт чемоданам над головой и воде в стакане, который держит в руке. Каждый час отхлебывает по маленькому глотку, будто это последняя вода на земле. Иногда ночью вдалеке мелькают огни, одинокие, как свечи. Нефтяные скважины, сжигающие ненужный газ.
Вчера вечером проходивший мимо проводник сообщил, что через три часа граница, а сейчас уже полночь и он имеет честь пожелать нам благополучия в новом году. Он шагал по вагону, повторяя одни и те же слова и свое честное пожелание.
С Новым годом, мистер Грин.
Перед самой границей показались пекановые сады, темные купы деревьев, ветки которых были наполовину в тени, а на другую половину на свету, выхваченные из мрака фонарями лущильных машин. Люди работают там глухой ночью, утром нового года. Поезд вздохнул и остановился на границе, дожидаясь, пока таможенники придут на службу. В белеющем небе показалась тонкая полоска реки, по берегам которой бродили собаки; их загнутые бубликом хвосты отражались в серой глади воды. Берега замусорены: доски, железо, обрывки просмоленной бумаги. На рассвете среди груд мусора появляются дети, и оказывается, что это не свалка, а дрянной городишко. Следом из хибарок выходят женщины и, наконец, мужчины: выпрямляются, потягиваются, схватившись руками за поясницу, поддергивают штаны, мочатся в канаву. Присаживаются на корточки на берегу, чтобы умыться.
Старики, тощие как скелеты, шаркают вдоль стоящего поезда, заглядывают в окна. Стоят и не уходят, пока полицейские палками не отгонят их от бронированных вагонов. Кажется, эти люди достигли крайней степени нищеты; они беднее попрошаек и borrachos [96] из Мехико: у тех по крайней мере всегда наготове революционная баллада, которую они и напевают себе под нос, уронив голову на грудь и опершись о дверной косяк. Здесь кончается Мексика, мир и первая глава. Путешествие на поезде похоже на глубокую узкую пещеру в море. Если повезет, с другой стороны окажется выход в какое-то новое место. Но не здесь.
6 ЯНВАРЯ
За пять дней поезд миновал множество низших миров. Покрытые травой холмы, темные болота растущих деревьев. Сейчас за окном не видно ничего, кроме бескрайних, как море, полей сухих деревьев. Ни одного зеленого листа. Гринго читают журналы, не обращая внимания, что в их мире не осталось ничего живого. Только мексиканцы с беспокойством смотрят в окно. Женщина с четырьмя детьми — единственные, кто проделал тот же невообразимо долгий путь из самого Мехико. Сегодня, когда поезд проезжал мост над ущельем, по которому текла река, она заставила детей затянуть песню в честь Праздника трех королей, чтобы малыши не плакали. Женщина достала из сумки rosca; из бумажного свертка на потертые бархатные сиденья посыпались крошки. Семейство приникло друг к другу, отгородившись от всех, чтобы отметить свой маленький праздник.
7 ЯНВАРЯ: ФЕДЕРАЛЬНЫЙ ОКРУГ СЕВЕРНОЙ АМЕРИКИ
Сегодня человеческий груз в целости и сохранности наконец-то прибыл на вокзал Юнион-стейшн. Стоял лютый холод: шагнул из вагона — и кажется, будто тебя бросили в ледяную воду и велели ее вдохнуть. Мексиканка с детьми боязливо поставила ногу на перрон, точно улитка, ощупывающая дорогу. Она так перепугалась стужи, что завернула детей в платки, как тамале, и подтолкнула вперед, к вокзалу. Adiós.