– Прости, боярин, невместно мне в дружине, там убивать надо, я лечить хочу, от смерти спасать.
Боярин засмеялся, через мгновение захохотали все. Лица многих, красные от выпитого, стали просто пунцовыми, кто-то подавился и стал кашлять.
Боярин отсмеялся и молвил:
– Убивать не можешь? Да ты один из пушки людей больше убил, чем все мои люди!
Зал вновь захохотал, тут уж и я заулыбался. А действительно!
– Шутник ты, братец! Ладно, проси чего хочешь.
Я пожал плечами:
– Все у меня вроде есть.
Зал снова захохотал. Утирая выступившие слезы, боярин что-то сказал холопу, тот исчез и быстро появился, вновь неся в руках шубу. В мехах я пока разбирался слабо, если сказать, и не разбирался вовсе. Конечно, заячью шапку отличить от лисьей я мог, ну норку еще, и все.
– Носи, заслужил с честью. Что в дружину вступать не хочешь – так вольному воля, а теперь посиди с нами, выпей за победу.
Надрался в этот вечер я славно.
Утром проснулся на чужой перине, в чужой комнате. Как я здесь оказался? Лежал в одежде, только сняты оказались сапоги, что стояли рядом с кроватью, да рядом, на сундуке, лежала жалованная мне шуба. Голова раскалывалась, во рту было суше, чем в пустыне. Не рассчитал, да и то взять – у Лукича в трактире хлебное вино, почитай, самогон, пил, а здесь вино, от такого ерша быстро свалишься. Застонав, я кое-как обул сапоги и вышел в коридор, передо мной объявился холоп и проводил во вчерашний зал. Был он почти пуст, только несколько воинов, без кольчуг, опоясанные мечами, сидели за столом. Вид у всех был бледно-зеленый. Дружно меня поприветствовали, предложили горячий бараний шулюм и рассол. Я жадно присосался к кувшину, в голове начало проясняться. Шулюм оказался на удивление хорош – нежное мясо, наваристый бульон, в меру сдобрен солью и перцем. Наевшись, задумался: что делать? Искать боярина, чтобы попрощаться? Неудобно уходить по-английски. Мои сомнения развеял холоп – боярина в доме нет, поехал разрушения в стенах осматривать вместе с воеводой, велел до дома проводить. Выделенный холоп нес мою шубу, пока я с трудом ковылял к постоялому двору. Нельзя так пить, решил я, спьяну мог и наболтать невесть чего.
Игнат Лукич встретил восторженно. Слухи доходят быстро.
– Рад, наслышан ужо про шубу, – подошел, ощупал шубу, помял между пальцами. – Новая, из бобра, хорошая, долго носить будешь.
Прошло четыре дня, жизнь вошла в свою колею. Стены, кое-где порушенные татарами, подправили, торг шумел по-прежнему. Дела у Игната Лукича на лесопилке шли просто замечательно: артельщики приноровились, и теперь каждый день телеги с досками тянулись в город. В один из дней, возвращаясь от купца, к которому ходил по приглашению – лечить занедужившую жену, я встретил хозяйку бывшего «госпиталя». Поздоровались, постояли.
– Как звать-то тебя – в суматохе не спросил тогда.
– Анастасия
– Муж погиб у тебя? – смутно припомнил ее лицо на похоронах.
– На все воля господня. – Анастасия перекрестилась.
– Детки-то есть?
– Есть один, Мишутка.
Лицо женщины осунулось, под глазами легли темные круги. Тогда в период нападения татар я и не приглядывался к ней, и некогда было, и темно, голова была занята другим. Теперь я рассмотрел ее поближе – русые волосы, покрытые черным платком, симпатичное лицо, нежная кожа, высокая грудь, все остальное скрывал широченный длинный сарафан.
Личико Анастасии слегка зарумянилось.
– Некогда мне стоять с тобой, да и соседи что скажут.
– А можно ли зайти к тебе проведать?
– А почему нельзя, ты уж в доме моем был.
Я сделал крюк, зашел на торг, купил леденцов на палочке и височные кольца из серебра. Теперь я уже мог позволить небольшие траты: в кошельке на поясе позвякивало серебро.
Придя домой, обмылся, слегка перекусил и, надев новую рубашку, отправился с гостинцами в гости. Помня, что во дворе собаки не было, я распахнул калитку. Во дворе стоял мальчишка лет восьми в длинной рубашонке и портках, босой, с прутиком в руке, загонявший гусей и уток в сарай.
– Здравствуй, работник! – поприветствовал я его. – Звать-величать тебя как?
– Михаил, – серьезно ответил паренек.
– А мама твоя дома?
Паренек кивнул.
– Позови.
Но из дома уже выходила хозяйка, одетая в проcтой ситцевый сарафан, видно занималась по хозяйству.
– Ой! – вскинула руками и убежала в дом.
Я подошел к мальчику, протянул леденцы, паренек обрадовался – наверное, в этом доме нечасто баловали ребенка сладостями.
– Благодарствую. А я знаю, кто ты – в нашем доме раненых лечили.
– Да! – Я погладил ребенка по вихрастой голове.
Из дома вышла уже переодетая Настя – яркий сарафан, из-под него выглядывали носки синих туфелек.
– Заходи, гость дорогой, отведай бражки али квасу.
Я вошел в дом, в котором за прошедшие дни почти ничего не изменилось, только полы были отскоблены дожелта. В комнате было чистенько, уютно, но бедновато. Мы уселись, и хозяйка подала ковш с квасом.
– А кем был твой муж?
– Шорником в кожевенной слободе работал, хорошую сбрую для лошадей делал, да, вишь, не повезло, забрала его к себе костлявая.
Я достал из кошеля свой подарок – височные кольца и протянул женщине.
– Это тебе мой подарок
– Да за что мне? – нерешительно дотронулась до колец. – Дорого больно, мне и муж такие не дарил.
– Это тебе за урон и беспокойство, что дома тебе я учинил, как татар отбивали.
– Так всеобщее дело – от нечестивцев обороняться, каждый должон свою лепту внести.
Мы посидели с часок, поговорили о разном, уходить не хотелось, в доме чувствовалось женское тепло и уют, которых мне не хватало, но компрометировать хозяйку не хотелось. И так любопытные соседи периодически поглядывали через забор.
– Когда к тебе зайти еще можно?
– Некогда мне сейчас, лекарь Юрий, холсты в боярский двор закончить надо, приходи через три дня, если не забудешь.
В последующие три дня работы было много – снимал швы у тех, кому обрабатывал раны при нападении татар, принимал болящих.
Поток пациентов день ото дня потихоньку рос. Слава богу, так же быстро плотники заканчивали домик для приема пациентов во дворе у Игната Лукича. Проблема с досками теперь отпала. Я каждый день забегал на стройку, показывал, где поставить стол, лавки, себе заказал два стула. Плотники постарались на славу – стулья сделали резные, с фигурами птиц и зверей. Поскольку приближалась осень, нужно было поторапливаться, теснота и неудобство приема в небольшой комнате на втором этаже начинали тяготить.