– Да я же! Я танкистом был, на «тридцатьчетверках» воевал.
– Понятно, – протянул самоходчик и тут же недоверчиво спросил: – Один, что ли?
– Нет, со мной еще один боец был. В самоходке остался.
– Я ведь видел, как вас подбили, как ты выбирался. Удивился еще. Мои ребята в комбинезонах, а ты в пехотном обмундировании. Коли танкист, чего ты в этом взводе? Давай к нам! Воевать умеешь: два танка сжег, да каких! «Тигр» – серьезный зверь. Иди к нам, в самоходчики!
Павел повернулся к спецмашине. Она была разорвана в клочья, водитель и радист погибли в кабине. Сергей сгорел в самоходке. Если он в свой взвод не вернется, все подумают, что и он в машине погиб. Но у него нет никаких документов; если он уйдет к самоходчикам и там обман раскроется, командиру батареи несдобровать. Подводить офицеров ему не хотелось.
Офицер принял его размышления за колебания.
– Чего раздумываешь? Много немцев сдалось в плен после твоей передачи? Вот то-то и оно! А у меня экипажей не хватает! Сам видел: были и самоходка, и экипаж, а теперь ребята мертвые лежат, и от самоходки одно горелое железо.
Павел решился:
– У меня судьба сложная, я в плену был.
Офицер немного подумал:
– Вот что. Я всего-навсего командир взвода. Давай поговорим с командиром батареи. Как он решит, так и будет. Только до времени экипажу о своем пленении не говори. Пошли к машине.
Павел и комвзвода пошли к машине. Офицер залез в боевую рубку, а Павел устроился на теплом моторном отсеке.
Самоходка дернулась, развернулась, заехала за холм и остановилась у тел погибшего экипажа. Тела погрузили на моторное отделение.
– Негоже ребят бросать, надо на батарею доставить и похоронить по-человечески.
С другого участка фронта привезли еще один погибший экипаж. Батарея занялась похоронами. Рыли могилы, хоронили, после – ужин в виде поминок. Выпили по сто грамм фронтовых, или, как их называли – «наркомовских». Павел подозревал, что выпили больше. Сам видел, как из фляжек в стаканы наливают. И правильно делают – парни между собой знакомы были. Еще утром разговаривали, и вот – похороны. И хотя на войне к смерти привыкают – она все время рядом ходит, – потеря боевых друзей оставляет на сердце зарубки.
До Павла очередь дошла уже поздно вечером. Экипажи разошлись по землянкам – устали за день, – когда знакомый офицер нашел его.
– Пойдем. Я комбату рассказал о тебе, поговорить надо.
Комбат занимал небольшую деревенскую избу и был уже немного пьян.
– А, про тебя Савелий рассказывал. Садись, выпей с нами за упокой души. Ты же на самоходке воевал?
– Пришлось.
Комбат разлил из фляжки водку в три стакана, и они выпили, не чокаясь.
– Ты кто?
– Был сержантом, командиром танка. Под Прохоровкой воевал, танк подбили. – И Павел в сжатом виде рассказал свою историю.
Офицеры сидели с ошарашенным видом.
– Ну ни хрена себе! Прочитал бы в газете – ни за что бы не поверил. Давай выпьем!
Комбат налил еще. Они выпили, Павел закусил куском хлеба. Боялся – поведет его на голодный желудок, и сочтут его рассказ пьяными бреднями.
– И что, на самом деле лейтенанта присвоили и на «Тигре» воевал? – никак не мог поверить комбат.
– Как на духу. за что и переведен был во взвод агитации и пропаганды переводчиком.
– Скажи что-нибудь по-немецки…
Павел произнес фразу о погоде.
– Машину твою уничтожили фрицы?
– Уничтожили.
– А из команды или экипажа – не знаю, как правильно – кто-нибудь остался в живых?
– Никого.
– Вот. Стало быть, и ты там, в их машине погиб. Правильно, Куракин?
– Вам виднее, товарищ комбат, – дипломатично ответил офицер.
– Ты мне тут дипломатию не разводи. О нем знаем только я и ты. Если что, вместе отвечать придется. А вдруг он шпион немецкий?
Куракин фыркнул:
– На кой черт немцам наша самоходка? У них сильнее есть, тот же «Хетцер» или «Фердинанд».
– Ты мне личный состав не разлагай! – пьяно погрозил пальцем комбат. – Мы отечественным оружием ихние хваленые «Тигры» били и будем бить. Я на наших самоходках еще в Берлин въеду.
Комбат задумался и неожиданно трезвым голосом сказал:
– Куракин, вроде как один из погибших сирота был, в документах адреса ближайших родственников нет.
– Так точно. Сержант Сазонов, командир самоходной установки.
– Могут же у нас однофамильцы служить?
– Так точно, товарищ комбат. Из моего взвода.
– Ты его привел, вот пусть у тебя и служит. Он два танка подбил?
– Так точно, сам видел.
– запиши их на себя. Документы погибшего ему отдай, и чтобы – молчок, никому. Это и к тебе относится, сержант. Утром у старшины получи комбинезон, шлем, а то выглядишь как белая ворона.
– Так еле из самоходки выбраться успел, как она взорвалась. Все обмундирование – в лохмотья.
Комбат по стаканам разлил остатки водки из фляжки.
– Тогда выпьем за новоиспеченного самоходчика! Воюй честно! А коли струсишь или руки перед немцем поднимешь, сам застрелю!
Они выпили, хотя у Павла после этих слов мурашки по спине пробежали. Сдаваться в плен он не собирался, но уж больно грозен был комбат.
Павел и Куракин вышли из избы.
– Похоронку на него писать собирался. Держи! – Куракин достал из планшета документы и протянул их Павлу.
– Сегодня со мной ночевать будешь, завтра соберем сборный экипаж, займете землянку, где…
Павел кивнул.
– А машина?
– Ты о самоходке? завтра или послезавтра из тыла после ремонта две машины придут. Сейчас не сорок первый год, техники хватает – с людьми плохо. А подготовленных, с боевым опытом и вовсе мало. Потери большие. В батарее один молодняк. Танкистов стараются после ранений в танковые части направить, самоходчикам внимание в последнюю очередь уделяют. Мы ведь по приказу не к танковым войскам относимся, а к артиллерии – пусть и к самоходной. Потому у нас не роты, а батареи.
– Да знаю я.
– Слово перед комбатом за тебя замолвил, потому что в бою видел. Если бы не это, ни в жизнь бы не подписался на скользкое дело. Помни это и не подведи меня.
– Слушаюсь!
Под комбинезоном погон у Куракина видно не было, и Павел не знал, в каком он звании.
Куракин привел его в землянку, указал на топчан.
После боя и выпитой водки Павел уснул сразу, едва сбросив сапоги.