– Тебе рано, еще слишком рано, – я не останавливался.
Душа Эммы медленно открыла глаза и увидела меня. Она отступила в испуге на шаг назад от меня.
Обернувшись, она увидела свое тело. Мало-помалу она начинала понимать, что произошло.
– Это ты, это правда, не безумие, а я, я, что со мной, – это был скорее не вопрос, а дрожащее бормотание.
– Это правда, поторопись, ты еще можешь вернуться, – молящими глазами я смотрел на нее.
Протянув ей руку, я подвел душу Эммы к ее телу. Она приблизилась к своему телу, сжимая мою ладонь. Я чувствовал, будто сжимал живую руку. И не хотел ее отпускать. Перед тем, как войти в свое тело, Эмма беспокоилась, что не вспомнит меня и то, что произошло.
Сирена скорой помощи отвлекла нас обоих и наши руки разъединились. Врачи работали быстро и аккуратно. Через несколько минут Эмма с подругой без сознания уже ехали в машине скорой помощи в ближайшую больницу.
Поцелуй света разбудил Эмму ранним солнечным утром. Она лежала в постели в одноместной больничной палате. Занавески на окнах были одернуты, и свет восходящего солнца заливал всю палату мягким желтым оттенком.
Это утро было особенным. Все чувства Эммы теперь зеркально отражались во мне.
Это было менее ощутимо, как, если бы я сам все это чувствовал, но, все же, я улавливал все ощущения Эммы, не только физические, но и эмоциональные. Это было странно. Я словно снова имел тело.
Эмма не чувствовала пустоты или волнения. Она не чувствовала физической боли, не смотря на аварию. Ей настолько было хорошо и спокойно, что она невольно прошептала сама себе:
– Я в раю, – улыбнулась она собственной мысли.
Увидев себя в больничной койке, она вернулась в реальность и начала вспоминать минувшие сутки.
– Что произошло? – спросила она у пустоты. Очевидно, обрывки воспоминаний в ее голове складывались, как мозаика.
Я стоял в углу палаты и наблюдал за ней безмолвно. Всю ночь я провел около ее кровати, в надежде, что она очнется.
Эмма приподнялась на кровати, ее голова предательски застонала, напомнив о вчерашнем ударе, отчего она схватилась за голову рукой.
Оглядевшись, она увидела меня, стоящего в углу палаты. Ее глаза расширились, пульс участился, но это были другие ощущения, похожие на приятное волнение.
Я смотрел ей прямо в глаза, как вдруг понял, что она видит меня. Моя поза напряглась. Я медленно и нерешительно двинулся к кровати.
Эмма следила за каждым моим движением. Никто не произносил ни слова. Да это и не было нужно.
Я подошел к Эмме и протянул руку к ее щеке, прежде чем прикоснуться, но на мгновение остановился в нерешительности.
Эмма пронзительно смотрела мне в глаза, а я не отрывал от нее своего взгляда. Этот момент показался бы напряженным, если бы не невероятность происходящего.
Эмма почувствовала мое прикосновение и произнесла:
– Интересное ощущение. Я не чувствую касание теплой руки моей щеки, – прошептала она. – Я чувствую холодное дыхание на моей щеке.
Я тоже чувствовал ее кожу, но не так, как, если бы был из плоти. Я чувствовал, как мелкий ток проходил под моей ладонью. Я забыл обо всем на свете, глядя на нее.
Этот мир стал новым для меня и для нее. Мир, между Небом и Землей. Мир, не живых и не мертвых. Мир, где души соединяются, не смотря ни на смерть, ни на границу миров.
Но для Эммы это все было слишком невероятно. Она не знала, как реагировать на меня. Я убедил ее, что она не сошла с ума. Но, похоже, ее пугала невероятность нашей ситуации.
Она отстранилась от меня и попыталась встать с кровати. В этот момент зашла медсестра и помешала ей это сделать.
Эмма хотела проведать подругу и волновалась за нее, но медсестра сказала, что она стабильна и лежит в палате интенсивной терапии и все время спит, поэтому Эмма сможет навестить ее завтра.
Когда медсестра ушла, Эмма, глядя в окно, тихо произнесла, обращаясь ко мне:
– Тебе лучше уйти.
– Но…, – начал было возражать я.
– И не следи за мной, – добавила она.
– Я понимаю, тебе нужно время все осознать, – быстро сдался я. – Я не буду за тобой больше следить, но я буду ждать тебя в заброшенном особняке девятнадцатого века недалеко от здания, где ты занималась йогой.
Эмма лишь обернулась вполоборота, когда я покидал помещение, ничего не ответив.
В мой одинокий дом я прибыл с мыслями собственного бессилия. Теперь все зависело от Эммы. Я показал ей, что все реально и теперь только она может решить, принять меня или нет.
Ближайшие несколько дней я стоял у окна и смотрел в щель между забитыми досками.
Далеко-далеко, на самом краю горизонта виднелась узкая полоска крыши госпиталя, местами сверкая серебристыми лучами, отражающая солнечные лучи и дразня меня, мучившегося от жажды, своей доступностью к Эмме.
Только железная мысль об обещании, данном Эмме не позволяла мне сдвинуться с места и тот час же помчаться к ней в госпиталь.
Ей нужно было выздороветь, окрепнуть и подумать. Я хотел дать ей время, но ожидание с каждой минутой было для меня все более невыносимо.
Последние, сказанные ею слова сверкали, словно ножи, летящие в сердце жертвы. Как же слабы были мои шансы на то, что Эмма придет в мой дом.
День сменялся ночью, так же как моя великая надежда сменялась неминуемым отчаянием. Желая уйти от своего собственного бессилия, я попятился в сторону темного угла, где меня снова ждало вечное одиночество.
Из всех тяжелых минут этих ужасных последних дней это была, чуть ли не самая горькая минута. Я был готов снова погрузиться в отрешенность от этого мира.
Кругом не было ни звука, и вдруг среди этой мертвой гнетущей тишины и безмолвия откуда-то снаружи донеслись звуки бархатного голоса.
Этот голос был ломкий и нерешительный, но я узнал его с первых же нот.
– Николас, ты тут? – произнесла Эмма.
Я бросился к входу. Эмма стояла на пороге, нерешительно переступая с ноги на ногу. В ее глазах я снова увидел небо.
– Вот, я пришла, – развела руками она.
Я сразу почувствовал облегчение, словно тяжелый груз упал с моих плеч. Улыбка поползла по моему лицу.
– Проходи, – взволнованно произнес я, указав в сторону самой светлой комнаты, освещенной лучами заходящего багрового солнца сквозь расщелину в крыше.
Эмма робко прошла вперед, озираясь по сторонам, чтобы не споткнуться о разбросанную пыльную мебель этого старого дома.