– …в двадцать пять ведь о таких вещах не думаешь, – говорил Лев Львович, задумчиво поедая пирожок. – Жизнь кажется праздником, карнавалом, она пьянит и кружит голову. Тривиальные радости вызывают фейерверк веселья, банальные обиды становятся смертельными оскорблениями, минутная симпатия – любовью на всю жизнь. Мы были молоды и оба ощущали этот праздник. Мы не думали о чувствах до тех пор, пока нам было вместе хорошо.
– А потом? – уточнила Бабушка. – Сколько вы… встречались с моей дочерью?
– Месяца три. Точнее, два с половиной. Все каникулы, мы познакомились как раз на них. Я окончил четвертый курс ВГИКа, уже отбыв армию и отработав на киностудии пять лет, а Алина перешла на второй курс журфака, но уже тогда было ясно, что у нее большое будущее.
– Вы ее любили? – спросила Мария Ивановна.
– Да, – ответил режиссер. – Тогда я не осознавал этого до конца. Конечно, очень страдал от разрыва, но не мог пойти на что-то серьезное.
– Почему? – уточнила Бабушка.
– Я в то время еще не нагулялся, – едва заметно покраснел он, – да и она тоже посматривала на других. Я не был готов к ответственности, которой оборачиваются постоянные отношения, опять-таки, я ведь не родился Брюковкиным… тьфу, то есть я не родился режиссером Брюковкиным, мне предстоял долгий путь ассистентства, путь ученичества. И у меня была, как говорится, «голова в облаках», я грезил лаврами Феллини, Копполы, Бондарчука…
– Я его неделю назад в салоне, кстати, видела, – вставила Красная Шапочка. – Причем в парикмахерской. Что он там делал, с его-то прической…
– Федьку я каждую неделю вижу, я сейчас про его папу, – отмахнулся режиссер, не теряя нити повествования. – Откровенно говоря, нельзя быть хорошим режиссером, актером, писателем, композитором, если у тебя нет этого, нет крыльев, с помощью которых ты можешь взлететь, нет Внутренней…
– …Богини? – подсказала Красная Шапочка.
Режиссер удивленно на нее воззрился:
– Ну, можно и так сказать. И ты вовсе не сразу понимаешь, что, кроме нее, тебе нужно что-то еще, более приземленное, рациональное, не дающее разорвать связь с реальностью настолько, чтобы покинуть ее. Что-то такое, как…
– Разум… – вновь подсказала Красная Шапочка, но не успела договорить.
– Вы удивительно точны, звезда моя, – перебил ее Лев Львович. – Вот именно, разум. Эти две половинки очень долго не уживаются друг с другом и конфликтуют по малейшему поводу, но приходит момент, когда они начинают работать как одна команда. Тогда ты можешь состояться как творческая личность.
Он отхлебнул чаю:
– А мы с Алинкой только начинали этот путь. Мы сами с собой еще не примирились, куда там друг с другом. Начались ссоры, которые каждый из нас переживал очень остро. Она дико ревновала меня, я дико ревновал ее. Когда мы разбежались, она сразу же завела себе новую любовь, вышла замуж, затем еще раз и еще. Я не остался в долгу. Мы старались не попадаться на дороге друг у друга… четверть века старались. Хотя, если уж совсем честно, такой, как она, я больше не встретил. Поэтому, наверное, и не женился…
Брюковкин вдруг вытащил из-за пазухи медальон на золотой цепочке, открыл его, а там…
– Это же мама! Только совсем молодая! – ахнула Оленька.
– Ну да… – режиссер вздохнул и захлопнул медальон. – Если бы она и вживую могла иногда помолчать, как эта фотография…
Бабушка прокашлялась:
– Так вы расстались в сентябре, значит?
– Третьего сентября, – кивнул Брюковкин. – Прям как в песне.
– А внучка моя родилась в апреле следующего года, – выражение лица Бабушки было столь спокойным, что Волк с Красной Шапочкой продолжили уплетать пирожки как ни в чем не бывало.
И даже режиссер понял не сразу, а лишь опять отхлебнув чаю. Впрочем, отхлебнув, он его не проглотил, а замер, словно вместо чаю глотнул мощнейшего стоп-седатива. Бабушка тоже молчала, по-доброму улыбаясь и глядя Брюковкину прямо в глаза.
Наконец вынужденная пауза привлекла внимание молодежи. Волк и Красная Шапочка недоуменно уставились на глядящих друг на друга Бабушку и режиссера, затем перевели взгляд друг на друга.
– Чего это они? – спросила девушка.
– Откровенно говоря, я упустил нить их беседы, – заметил Волк. – Ну и пирожки на нашей киностудии, а я знать не знал, просто объедение.
– Вам, мужикам, только бы пожрать, – надула губки Красная Шапочка, но Волк на подобную бестактность даже не думал обижаться.
– Прежде всего я Волк, и метаболизм у меня волчий, – спокойно заметил он. – А это значит, что когда я есть, я хочу есть. Сколько волка ни корми, вдоволь он не наестся никогда, – объяснил Волк. – К тому же питаюсь я отнюдь не по-волчьи. Доширак для canis lupus совсем не то что доктор прописал.
– Вы хотите сказать… – режиссер обращался к Бабушке, совершенно не обращая внимания на треск назойливой молодежи, – что она… что я…
– Цвет волос, – кивнула Бабушка, – у вас они потускнели, но в молодости, должно быть, были такими же, как у нее, у Оленьки. Да и в чертах лица есть нечто общее. А главное – ваша «голова в облаках». Моя внучка – умница и красавица, но в облаках она на всю голову.
– Ба, ты о чем ваще? – не поняла Красная Шапочка.
А вот Волк сразу понял и невольно разулыбался.
Режиссер беспомощно уставился на Красную Шапочку и даже пару раз хлопнул ресницами, точь-в-точь как она:
– А что стоит в твоем свидетельстве о рождении?
– У меня прочерк, а отчество «Аркадьевич» мама записала по имени врача, принимавшего роды, – почему-то шепотом проговорила Оленька.
– Но почему она тогда…
– А потому что упрямая, – ответила Бабушка. – Она с детства как упрется рогом, хоть кол ей на голове теши, не переубедишь ни за что. Вы вот, хоть и творческая личность с Внутренней Богиней в голове, но повзрослели и много поняли; а она только кажется серьезной и самодостаточной женщиной, а как была пичужкой перелетной, так и осталась…
Теперь ошарашена оказалась Красная Шапочка. Ошарашена и обижена:
– Ба, ты это про меня? – она растерянно захлопала ресницами совершенно так же, как давеча Лев Львович. – За что?
Бабушка протянула руку и погладила русые кудри девочки:
– Что ты, вовсе не про тебя. Про мамочку твою любимую.
– Про маму? Но почему…
– Потому, что натворила она делов, – ответила Бабушка.
– А я-то думал, куда она пропала, – хлопнул себя по лбу режиссер. – Она что, в академку со второго курса ушла, что ли?
– Ага, – подтвердила Бабушка. – Зимнюю сессию сдала, сразу и оформили. Я ее тогда чуть не убила, и убила бы, не будь она беременной. В фигуральном смысле, конечно. – Не переставая теребить на груди амулет в виде круга с восемью загнутыми лучами, Мария Ивановна с тревогой взглянула на Волка, начавшегося чихать. – А главное, она ж, язва, так и не призналась, кто отец Красной Шапочки. Двадцать три года молчала, я думала, может, сама не знает, а поди ж ты…