Они пока ни слова не сказали о цели их приезда, но дедушка не задал ни одного вопроса: почему через заднюю калитку, почему тайно? Мужчины незаметно продолжали присматриваться друг к другу, отмечая детали поведения, характера, дополняя уже понятое ими, прощелканное в первые же минуты.
Кнуров отметил, как преобразилась Вероника, она улыбалась, то и дело обнимала и целовала в щеку деда, гладила по руке, глаза светились любовью и радостью, смеялась, шутила.
Когда стол накрыли, по всем правилам – скатерть, салфетки, ножи-вилки, рюмки и бокалы к ним, в центре, в большой глиняной пузатой посудине с крышкой, картошечка; селедка в селедочнице, как и полагается, с маслом и лучком, огурчики, помидорчики и капуста в хрустальных салатницах, Ника спросила:
– Дедушка, а где графин?
– В буфете, справа, на второй полке.
Сергей, принимавший в сервировке участие, хмыкнул про себя, добавляя штрихи к характерам деда и внучки.
«Да, не дедок-шишок садоводческий или из леса выбравшийся, а боевой офицер, еще старой закалки, гусар, умница! И внучка ему под стать!»
Даже не глядя на него, Василий Корнеевич понял, о чем подумал Кнуров, чуть усмехнулся и пояснил:
– У нас так принято.
А Ника вдруг остановилась на полдороге с графином в руках, только сейчас осмыслив свои действия.
Она, не задумываясь, сервировала стол, как привыкла, как заведено было всегда в их семье, даже для завтрака легкая сервировка – салфетки, хлебница, нож, вилка, чашка с блюдцем, не говоря об обеде и ужине.
А вдруг дедушка живет по-другому? Может, он совсем по-другому ест и стол накрывает? Может, у него не приняты такие политесы сервировочные?
Нет, тут же успокоилась Ника. Его подтянутый вид, идеально выбритые щеки, безупречно чистые и наглаженные джинсы и байковая рубашка, чистота в доме и то, что все эти вазочки-тарелочки, графинчики не пылились где-то на полке, ожидая гостей и праздничного застолья, а сверкали, чисто вымытые, явно постоянно использовались. Да и когда она приезжала в прошлый раз, дедушка машинально, как привык, накрывал стол именно так, это как-то сразу осозналось ею.
Это ведь был ее дедушка, значит, не могло быть иначе!
Водочку перелили в графин, когда они сели за стол, дедушка наполнил себе и Сергею рюмки.
– С приездом, Никуша! И за твое выздоровление! – сказал дед, и они, чокнувшись, выпили.
Василий Корнеевич выдержал паузу, дав гостям утолить первый голод, и, все посматривая глазом острым, приглядывался к Кнурову. Дед с Сергеем выпили еще по одной малюсенькой стопочке за знакомство, закусили, и дедушка, добавив всем картошки в тарелки, распорядился:
– Ну, рассказывайте!
– Дедушка, ты только не волнуйся! – заторопилась предупредить Ника.
– Не буду, девочка! – улыбнувшись, пообещал он.
– Может, лучше вы, Сергей Викторович? – спросила она у Кнурова.
– Хорошо, – согласился он.
И, положив вилку с ножом на тарелку в том порядке, который на ресторанном языке обозначал «прием пищи еще не закончен», откинулся на спинку стула и изложил факты, которые вчера рассказала Вероника.
– Получается, что, скорее всего, искать концы этого дела надо у вас, Василий Корнеевич, – заключил Кнуров.
Дедушка хмыкнул.
– И много вы берете за работу? – уточнил он.
– По результатам расследования. Договор с вашей внучкой мы еще не подписали, да и предмет договора весьма туманен пока. Неизвестно о какой сумме и значимости документов идет речь и о каких таких слитках драгметаллов.
– А как вы обычно берете? – выяснял дедушка.
– Как правило, изначально известна сумма, вокруг которой закручена проблема. Беру с нее от пяти до десяти процентов в зависимости от сложности задачи, плюс все оперативные расходы, отчет о которых прилагается, оплачивает клиент.
– Недешево, – заметил Василий Корнеевич.
– Пока никто не жаловался, – ответил Сергей.
– Ладно, внучка, расплатимся! – И, наклонившись к Нике, он поцеловал ее в висок.
– Давайте сначала выясним, есть ли оно вообще – это загадочное наследство, и попробуем его найти, – предложил Кнуров.
Почему-то ему был неприятен разговор о деньгах и оплате. Может, и на самом деле стареет, на сантименты ловиться стал? Вот посмотрел на девушку, расцветшую, как цветочек, рядом с любимым дедушкой, и его любовь к внучке, как тянутся друг к другу эти два родных человека, и что-то там внутри закопошилось непонятное.
– А вполне большая вероятность, что оно таки есть, – усмехнулся Василий Корнеевич и добавил: – Игорь был загадочной личностью и имел ой как много тайн непростых.
– Какой Игорь? – живо спросила Вероника.
– Олег, брат Кирюши. Твой двоюродный дед. Он ведь жил по другим документам, и не по одним, а имя взял отцовское и нам велел забыть, что он Олег, и называть его только Игорем, – пояснил Василий Корнеевич.
– А почему ты думаешь, что это его дела, может, бабулины, или родственников каких-то, или твои, но ты просто не помнишь? – выясняла Ника.
– Мои дела – это ты, да Кирюша с Сонечкой, да родители твои, царствие им небесное. А вот о ваших делах Игорь меня предупреждал.
– Он рассказывал о слитках и бумагах? – сразу подобрался весь, включаясь в работу, Кнуров.
– Нет, конкретно ничего не говорил, он вообще помалкивал о своих делах, предупредил только, что могут прийти гости незваные и искать, а что искать, не сказал.
– А о себе он рассказывал?
– Да, о том, как смог уйти тогда в сорок пятом, как провернул эту операцию, про работу свою, но без имен, названий городов и стран. Он был связным из центра – деньги, документы, сведения, задания возил для наших агентов. Все, что положено. А потом и сам стал резидентом. Это он рассказывал. И еще, что многих, кто долго работал в других странах, арестовали – кого расстреляли, кого в лагеря отправили.
– Он часто уезжал, говорил куда, зачем, как с ним связаться?
– Уезжал частенько, а вот куда и зачем, не объяснял никогда. А я и не любопытствовал, понимал, что дела у него непростые остались. Мы только договаривались, что предпринимать в экстренной для него ситуации. Он должен был прислать мне телеграмму. В зависимости от проблемы разный текст, например: «Задержусь на три дня» или «Из больницы не выписывают», – я должен был предпринимать действия.
– И часто приходилось помогать?
– Только один раз.
– И что вы должны были делать? Закурить можно? – спросил Сергей.
– Курите и мне дайте. Я не курю, так, иногда балуюсь. – Дедушка встал, открыл форточку, поставил на стол пепельницу и сел на место. Он закурил, помолчал задумчиво и начал рассказывать: – Давайте я вам все по порядку расскажу, с самого начала, чтобы вы поняли, что это был за человек. Мужик настоящий. Герой. Офицер, преданный своей стране. Когда я здесь остался, маялся и, не выдержав, пожаловался ему. Я здоровый мужик, мне сидеть на чьей-то шее тошно, мне делом заниматься надо, зарабатывать, Кирюше с сыном помогать. А он меня успокоил. Деньги у нас, говорит, Вася, есть, я уже на всех заработал – и внукам, и правнукам хватит. Но у нас с тобой, Василий, как ты правильно заметил, семья, и о них мы обязаны заботиться. Ах, скучно без дела – так давай-ка с тобой домом и садом-огородом займемся. Ну, мы и занялись. Баньку добротную поставили, отдельно погреб вырыли, капитальный ремонт дома сделали, а потом стали прорывать два подземных хода к отступлению с выходами в лесу в разных местах. – Василий Корнеевич лукаво усмехнулся, заметив потрясенное выражение лица Вероники и удивленно поднятые брови Кнурова. – Много чего мы с ним тут понастроили. Схоронов всяких, один в лесу, землянка с запасом продуктов и воды. Да и дом получился у нас непростой, потом вам покажу. Я спросил Игоря, зачем, а он объяснил, что есть очень серьезные поводы для грамотного отступления и есть еще люди, которые знают, кто он, и за ним, как и за мной, могут прийти. Скорее всего, не придут, но подстраховаться надо. Мы все думали, надеялись: вот времена переменятся и здесь Андрей с семьей жить сможет, для них и пристройку к дому сделали. Вообще мы для семьи строили, сад-огород разводили, кроме схронов, разумеется, но они, слава тебе господи, не понадобились. Строили мы тайком, с предосторожностями всякими, чтобы соседи не видели. Здесь раньше все не так было – дома деревянные, сплошь летние дачи, во всем поселке на зиму оставалось три-четыре человека, да и те на другом конце поселка. Мы с Игорем потихоньку наведывались, разведывали, что за люди, они нас, конечно, знали, но только как дальних соседей. Вот мы и строили с осени до весны, когда народа нет вокруг и любопытствовать некому. Соседи летом приехали, «а у вас банька новая», говорят, а Игорь хвастается, мол, друзья-однополчане приезжали, как узнали, что врачи ему советуют париться, взялись и построили. Мы же его за больного выдавали, считалось, что он все по госпиталям лежит, раны фронтовые лечит. А про меня он вообще байку пустил по поселку, – дедушка усмехнулся, озорно сверкнув глазами, – что, мол, оторвало мне миной мужское хозяйство, вот я и приехал друга досматривать, так как один остался, никому не нужный. Ну а Кирюша здесь спокойно жила, все соседи знали, что она сердобольная душа, брата мужниного, не жильца совсем, и друга его, калеку, пожалела, жильем обеспечила, считалось, что и деньгами нам помогает. Деньги всегда привозил Игорь. Много. На случай, если вдруг ему неожиданно надо уехать, чтобы у меня были, ему на дорогу и оперативные расходы, ну и семье, разумеется. Он всегда неожиданно уезжал. Мне же дал два ключа и два адреса, по которым надо приехать, если он пришлет телеграмму или если задержится больше трех месяцев. Там, по этим адресам, находятся инструкции, что надо делать, к кому обращаться, или будет для меня записка от него, где его искать и какая нужна помощь. Один раз он прислал телеграмму: «Из больницы не выписывают, буду лежать еще три недели», что значило: срочно нужна помощь. Я приехал по одному из адресов, как и было договорено у нас. Это оказалась обычная коммуналка, я сказал соседям, что Леонид Иванович дал мне ключ и разрешил переночевать здесь, так велел Игорь говорить. В шкафу среди белья нашел пакет с инструкциями: позвонить по такому-то телефону и спросить Леонида Ивановича. Ну и остальное, как и что делать. Я позвонил, мне дали новый адрес. Я пошел туда и увидел пустой, разваленный дом, подготовленный к сносу. В квартире, которую мне назвали, я нашел Игоря, раненного в бок, хорошо еще, пуля ничего серьезного не задела. Я привез его домой. А случилось это в восемьдесят пятом. Выходил я его, да он и сам был молодцом. Но ничего о том, что случилось, не рассказывал, а я и не спрашивал. Больше моя помощь ни разу не понадобилась.