— В десять! — опять же отвечал Майкл, у которого уже, наверное, и язык заболел говорить одно и то же.
Хименс и себе вдел в петлицу серого пиджака черный бант. Он подкатил не один, с Эхиной Альфарес. Эхина оделась опять же пестро, нарядно, преобладал красный цвет, мило улыбалась, изредка что‑то недовольно шепча профессору. И тот, будто оправдываясь, трогал свой черный бант, что‑то принимался рассказывать девушке, и та уже смеялась его шуткам. Чувствовалось, что Эхина имела над Хименсом какую‑то власть, он вел себя намного тише, уже не взрывался поминутно тем своим лошадиным смехом.
Эхина, грациозно покачивая бедрами, обширной полосатой юбкой с множеством складок, подходила к некоторым сотрудникам. Кое‑кого она знала по осеннему прошлогоднему отдыху в штате Огайо, на ранчо у отца. Она здоровалась с ними, перекидывалась парой словечек. Тони Эдкок, высунувшись из окна, окликнул ее, подмигнул. Его тут же одернула какая‑то женщина, видимо, жена, сидевшая рядом с ним на заднем сидении. Два мальчика, лет по десять, с характерными азиатскими личиками, прижались носами к стеклу, таращились на Эхину.
Лицо очкарика Ленг Муна было опечаленным. И все догадывались почему. Профессор не отпустил математика в Колорадо, в пещеры. И Джун улетела туда одна, точнее, с Уильямом Дагеном. Нет, он не ревновал ее к этому пожилому психологу фирмы. Но просто без Джун было ему немного скучновато и тоскливо. Патриция Мун, мамочка Ленга, дородная напудренная женщина, того успокаивала, поглядывая на Хименса тоже косо и недружелюбно. Подружку профессора она нашла не в меру экстравагантной, так вырядиться в такой день. И что это за наряд, что это за колумбийская или мексиканская накидка, красная как мулета, ею только быков дразнить. Патриция чуть наклонила голову, отвечая на приветствие Эхины, тряхнув крашеными синими волосами.
Грегори Волкер ехал тоже с женой, высокой женщиной лет тридцати, и с двумя девочками; старшей было лет двенадцать, вылитая копия мамочки, другой — не более пяти, похожей на Грегори, с черненькими глазками и пушистыми темными локонами. Девочки сразу же сдружились с Эхиной, уже о чем‑то своем шептались, посматривая на окружающих и прыская визгливым смехом.
Собирались уже часа два, но еще не приехал Дик Ричардсон. И профессор, поглядывая на часы, уже начал нервничать. Он то подходил к Майклу, спрашивал, все ли погрузили, что взяли, ничего ли не забыли, то пробирался по проходу к Тони и опять заводил разговор о том же. Волновался он и еще потому, что это был первый такой эксперимент — они хотели осуществить мгновенный переброс человека на столь большое расстояние, Аппалачи — лаборатория фирмы «Хименс и Электроника». Кроме того, они так и не договорились толком, кто же будет этим первым мутантом. Брать же с собой и сюда, на плато, нанятого на время безработного никому не хотелось. На всякий случай профессор приказал захватить и клетку с четырьмя кроликами. С этой клеткой, не зная куда ее наилучшим образом пристроить, и носился вокруг автобуса Коннет, никак не желавший с нею расставаться.
В главной лаборатории отдела «Мгновенное перемещение» остались по просьбе Хименса его заместитель Брант Уорден, начальник отдела «Трансформации временных интервалов» Рой Джойс и обслуживающие базовый комплекс ГМП ведущие конструкторы Олсон и Хейс. Еще по комнатам прогуливался пуэрториканец Чак Мартин, работавший у Тони Эдкока.
Чтобы чем‑то занять народ, Хименс стал выдвигать разные догадки — удалось ли миссис Боумэн и миссис Клементс занять лучшие места в церкви святого Патрика, или им пришлось преклонить колени у оградки, в тиши каштанов. Но его рассуждения ни Патриция Мун, ни остальные женщины не поддержали. Тема для шуток, уразумел Хименс, была выбрана им неудачно.
Профессор уже начал сомневаться, приедет ли Дик, отпустила ли его Кэти, как подкатило такси, и из него выбрался виновник волнений и переживаний. Дик, как всегда, одет был с иголочки, будто он ехал не на лоно природы, а шел на прием к президенту. Светлый костюм, светлая шляпа, светлые туфли, светлый теплый джемпер. И даже небольшой шрам, — как объяснял всем Дик, удар мескитовой ветки — на левой щеке около самого глаза, не портивший лица, а немного его огрубляя, был светлый, светло‑розовый. Подняв руку и поприветствовав всех, Ричардсон неторопливо открыл заднюю дверцу, и из нее выбралась вся красная от негодования, вероятно оттого, что пришлось так долго ждать, миссис Сабрина Ричардсон с большой плетеной корзинкой.
Миссис Ричардсон семенила за своим невоспитанным внуком, не доверяя ему своей корзинки, тяжелой на вид, так как одно плечо старушки опустилось, и она часто останавливалась передохнуть. Грегори подбежал к ней, пытаясь помочь, но и ему миссис Ричардсон не доверила свои домашние печеные пирожки и прочие сдобные булочки, не говоря уже о тортах и коврижках. Она сама их испекла, сама, а не с помощью этих механических, ничего не понимающих в домашней кулинарии, роботов. Сабрина Ричардсон могла бы и остаться дома, на Лонг‑Айленде, тем более, что там было сейчас с кем и поговорить, посудачить, — мать Кэти приехала к ним на несколько дней в гости, — но она боялась оставлять внука одного. За ним нужен глаз да глаз. Вон и в ту командировку, жаль, что она не полетела вместе с ним, ничего бы такого не случилось. А то надо же, и куда он только там глядел, чуть в самый глаз веткой не попал. Это ж надо как бегать по этой самой, по мескитовой рощице… Теперь же ее больше волновала не другая какая‑нибудь роща, а то, что в этой компании будет и та соблазнительница, та самая Джун. И хотя Дик сколько не объяснял бабке, что Джун с ними не будет, та не поверила. И сейчас все еще, подтаскивая к автобусу корзину, посматривала во все стороны, пытаясь отыскать ее. И когда Тони втащил корзину, она забралась в автобус и там выискивала Джун. Но там ничего подозрительного, окромя рыжей девицы, с которой обнимался в своей кабине и целовался Майкл, не обнаружила. Но и это ей показалось не совсем подходящим занятием на улице Нью‑Йорка, и она закашлялась, да так, будто у нее чахотка последней стадии.
Майкл оторвался от своего важного дела, с перепугу нажал на кнопку, завыла сирена, как у полицейских машин. Тут уж и миссис Ричардсон с испугу чуть не свалилась, хорошо хоть рядом было кресло.
Все приняли сигнал Майкла как приглашение в автобус, группками, не спеша, потянулись к нему. Эхина ушла вперед, и Хименс, обрадовавшись, что можно свободно поострить, прикидываясь, что не знает, какой у Кэти теперь живот, ухмыляясь, спросил, корча невинные глазки:
— А где же наша стройная Кэти? Она не поедет с нами, Дик?
— Она собиралась уже поехать, шеф, но я высказал опасения, что вы не успели еще вырезать в автобусе соответствующую дверь, и ее придется сажать на багажник, на крышу автобуса.
Дружный смех заставил обернуться удивленных женщин, а миссис Патриция Мун даже порозовела, так как посчитала выходку мужчин не совсем этичной. Вон и машины около них поостанавливались, и из них повысовывались любопытные рожицы, видимо, тоже не прочь посмеяться.
В половине десятого Майкл начал сбавлять скорость, убрал в передней и задней части автобуса небольшие крылья, и тот снова отяжелел, присел. Они свернули с федерального шоссе и подались по укатанной проселочной дороге к чуть видневшемуся вдали хребту Аппалачских гор. Хименс уже вытащил свой спиннинг, уже размахивал им, задел шляпу миссис Мун, та возмутилась. Профессор, ожидая упреков от Эхины, стушевался, извинился, принялся рассказывать всем, что он везет с собой уйму разных крючков, лесок, насадок, мушек.