Я поблагодарил его за хлопоты, на что он ответил: "Не стоит, сэр!", и стало ясно, что обычными пятнадцатью процентами чаевых тут не обойтись. Горячее питье взбодрило меня, и люди вокруг показались приветливее и симпатичнее. Мне даже захотелось поговорить с кем-нибудь, но, к сожалению, я никому не был представлен. У русских с этим не бывает проблем. Общение дается им невероятно легко. Я наблюдал, как они просто подсаживаются к чужому столику со своей бутылкой и предлагают выпить.
Но я недолго оставался в одиночестве. Это кажется неправдоподобным даже мне самому, но я почувствовал его приближение спиной. Но не обернулся, заставив его заговорить первым.
"Ты хотел меня видеть?" — спросил Режиссер, оставаясь сзади.
"Садись, — предложил я. — Надо поговорить".
Он усомнился: "Действительно надо? Ты же всегда считал, что все произнесенное мною, — ложь".
"Не все. Иногда ты говоришь по-настоящему дельные вещи".
Раздался громкий смешок, и он наконец сел за столик.
"Как же ты молод, — подумалось мне с тоской. — И как же хорош".
"Не завидуй, — пренебрежительно отозвался Режиссер, прочитав мои мысли. — Все это до сих пор не помогло мне увести ее у тебя".
Я одернул его: "Уводят корову у фермера!"
Белая рука взлетела в легком взмахе: "Да брось ты эти церемонии! Мы же свои. Никто нас не слышит".
"Дело не в других. Дело в твоем тоне. Не смей говорить с ней с такой снисходительностью".
"Почему? Она — обыкновенная девочка. Таких тысячи! Ни особой красоты, ни большого ума… Мне она нужна на время съемок, а тебе-то зачем?"
"Замолчи! Я мечтаю прожить с этой женщиной остаток жизни".
Он презрительно процедил: "В тихом домике на окраине Лондона… Ты — типичный британец! Ты собирался делать кино мирового масштаба, но твоя британская правильность победила мечту. Она выдохлась и пожухла. Ты хочешь, чтобы тоже самое произошло и с твоей девушкой?"
"Ты губишь ее, Режиссер, — сказал я. — Посмотри, что ты с ней делаешь! Ты ее попросту убиваешь".
"Во-первых, ты сам впутал меня в это, — невозмутимо возразил он. — А во-вторых, это ей нравится. Все русские — потенциальные самоубийцы".
Я напомнил, что по числу самоубийств на первом месте находится Париж.
Режиссер не отступил: "Надо бы подсчитать, каков процент русских эмигрантов среди покончивших с собой. Париж ведь ими так и кишит!"
"Ты не любишь русских?" — удивился я.
Он откровенно признался: "Я никого не люблю. За что любить какой-нибудь народ в целом? В основной своей массе дураки и негодяи. Конечно, есть проблески ума и порядочности. В одном народе их больше, в другом меньше… Но всех вместе мне хотелось бы не расцеловать, а отхлестать плеткой. А насчет русских… Думаешь, они триста лет сидели бы под татарами, если б им это не нравилось? С их-то богатырской силушкой…"
"Сними очки, — попросил я. — Мне нужно видеть твои глаза. Я не могу так разговаривать".
Но Режиссер не шел на уступки: "Подойди к зеркалу, если это уж так тебе необходимо". — "Здесь нет зеркал".
Он удивленно огляделся: "И в самом деле! Я не замечал".
"Ты все равно не отразился бы в нем. Ты не существуешь".
"Только не для нее", — самодовольно заверил он.
"Ты просто одурманил ее, как убийственный наркотик…"
"А ты так уже не умеешь? Скучно быть хорошим, правда?"
Я допил свой грог, и дрожь снова овладела мной. Как я не старался это скрыть, Режиссер все заметил. У него был зоркий глаз на человеческие слабости.
"Я хочу играть с тобой честно, — сказал он чуть ли не с сочувствием. — Хочешь, я подскажу тебе очередной ход? Не знаю, успеешь ли ты его сделать, ведь она почти моя… Но я все же поделюсь с тобой. Помнишь, как вы встретились? В тот день ты был героем! И она влюбилась в героя. А ты так быстро выдохся. Ты не совершил больше ни одного по-настоящему мужского поступка. Кроме того, конечно, что в первый же вечер затащил ее в постель…"
"Ты явился посмеяться надо мной?!" — вспыхнул я.
Но Режиссер сделал миролюбивый жест: "Я хочу помочь тебе, говорю же! Ты так вяло сопротивляешься, надо тебя слегка оживить. Придумай же что-нибудь! Покажи себя еще раз. Заставь ее восхищаться собой!"
"Зачем ты мне помогаешь?" — я не мог побороть своей подозрительности.
"Расплатись, пойдем отсюда", — сказал он.
Я отвернулся лишь на миг, чтобы кликнуть официанта, но Режиссер успел исчезнуть. Я искал его в игровой комнате, биллиардной и в каминном зале… Его нигде не было. Попадавшиеся навстречу люди смотрели на меня как-то странно, видимо, я казался им сумасшедшим. И я действительно сходил с ума, метаясь по Красному замку в поисках себя самого.
Заснул я только под утро, прижавшись щекой к ее горячему плечу. Она протяжно вздохнула во сне и вдруг бессознательно погладила мои волосы. Их остается все меньше, и я с ужасом представляю тот день, когда ей станет противно прикасаться к моей голове. Следовало бы бежать от нее ночью, тайком, как Рейли, с которым она однажды меня сравнила. Бежать, чтобы избавить ее от этого отвратительного будущего. Но я пригвожден к этому месту своей острой, неподатливой, как гвоздь, любовью.
А наутро она была весела и беззаботна, словно те пташки, которым я завидовал. Она ерзала рядом и прерывисто вздыхала, пока я окончательно не проснулся. Стоило мне открыть глаза, как она несколько раз подряд звонко поцеловала меня в щеку, в лоб, в губы и обозвала засоней. И вдруг, не переставая улыбаться, начала рассказывать, как она любит меня и какой у нас будет замечательный малыш. Только тогда я вспомнил, что сделал ей предложение.
"А где мы поженимся? — деловито осведомилась она. — Здесь или в Англии?"
"Как ты хочешь?" — спросил я.
Поразмыслив немного, она сказала: "Наверное, надо зарегистрироваться здесь. Год — это ведь большой срок. Вдруг малыш родится за это время? А потом обвенчаемся в Лондоне".
"Ты — православная, — напомнил я. — Могут быть проблемы. Хотя это разрешено".
Она удивилась: "Я?! Да ты что! Я вообще не крещеная. Я ведь родилась при социализме. Мои родители только недавно окрестились".
"И ты так живешь?"
"А что такого?"
"Дьявол забирает души, которые не принадлежат Богу", — я произнес это с улыбкой, потому что знал наверняка: дьявол забирает не только такие души.
Но она вдруг испугалась и жалобно спросила: "Это действительно так или ты меня стращаешь?"
Я успокоил ее как мог и процитировал слова апостола Павла, что "жена неверующая освящается мужем верующим". Но еще долго она поглядывала на меня с тревогой. Я даже не решился сказать, что католические браки — нерасторжимы. Вдруг это привело бы ее в еще больший ужас?