Лерина рука сзади осторожно, чтобы не испугать, сжимает мой локоть, призывая не нервничать. Но я не чувствую себя виноватой, с чего бы мне нервничать? Я отвечаю Власу вопросом, заранее понимая, что он выведет его из себя еще больше:
— А почему я должна была сообщить об этом именно тебе?
И добавляю наше кодовое слово, которое должно добить его:
— Сударь…
Власа и впрямь прошивает насквозь, будто мое легкое грассирование впивается в его тело разрывной пулей.
— Ты… ты… — выдавливает он, и мне уже кажется, что сейчас на мою голову выльется поток брани, но Малыгин проявляет свои лучшие качества и только спрашивает с несколько преувеличенной тоской в голосе: — Как ты могла так поступить со мной?
— Переигрываешь, — замечаю я. — Пережимаешь с надрывом. Все не так трагично! Все ведь остались при своих. Все довольны, всем спасибо!
Его опять начинает корежить:
— Перестань паясничать! Как ты могла без меня решить: рожать этого ребенка или нет?! Я что, здесь вообще ни при чем?
— Именно! Наконец-то догнал… Ты здесь вообще ни при чем. Это не твой ребенок. Теперь еще яснее?
— Как это не мой ребенок? — удивляется Влас.
Такая святая простота! Такое неподдельное изумление… Как будто мы прожили с ним в браке тридцать лет и три года, и он никак не ожидал от меня такого вероломства. Как Сталин от Гитлера.
Лера не вмешивается, но не выпускает мою руку, взволнованно дышит сзади над ухом, я даже чувствую, как движется ее грудь. Хорошо, что она рядом, все-таки беременность делает меня более уязвимой, чем обычно. Я даже убежать от Малыгина не смогу, если доведу его до бешенства… А этого мне жуть как хочется! Трясти перед его мокреющим лицом своим животом, пока у него пена на губах не появится. Хорошо было играться с актрисками у меня на глазах? Теперь пора платить, сударь!
— Слушай, Малыгин, — говорю я притворно-миролюбиво, — мне волноваться нельзя, так что ехал бы ты отсюда. Я не думаю, что у нас получится разговор по душам.
Не слушая меня, Влас мрачно спрашивает:
— Кто он?
— Тебе-то я с какой стати должна сообщать его имя?
— Он знает?
— Свое имя? Уверена, что знает. Повода для амнезии у него вроде не было.
Он опять начинает заводиться:
— Прекрати кривляться! Где этот мужик? Почему он не с тобой?
Я понимаю, что придется ответить серьезно, да так, чтобы его встряхнуло и в голове прояснилось. За эти месяцы Малыгин, видимо, забыл, с кем имеет дело. И я говорю, глядя ему в глаза, которые мне так хотелось видеть когда-то:
— Он не со мной потому, что он мне не нужен. Равно, как и ты. Как и ребенок этот. Его будет воспитывать Лера, — я киваю на сестру на случай, если Влас забыл, кто это такая. — Вот ей ребенок нужен, а у меня другая жизненная программа, если помнишь…
— Зачем же…
— Нет, у тебя все выветрилось из памяти! Мы же говорили с тобой об омолаживающих родах!
— Так ты… Какая же ты… Это что — игрушки, по-твоему? — внезапно опять свирепеет он и тычет пальцем в мой живот, но не касается его. — Там ведь живой человечек! Даже если он и не мой… Ты-то как можешь так относиться к нему? Что ты за мать после этого?
— А я и не мать. Я — живой инкубатор. Доведу до кондиции внутри своего тела и отдам в хорошие руки. Встречал такие объявления?
Его просто сбивает с толку мое спокойствие, он растерянно бормочет, уже то и дело поглядывая на Леру, в которой у него больше шансов найти союзницу:
— Так ведь это не котенок и не щенок. Как можно его просто взять и отдать?
Я улыбаюсь:
— А зачем мне этот геморрой? Разве ты не так всегда говоришь, Малыгин? Разве не ты живописал мне ужасы беременности?
— Самой по себе, — вспоминает Влас. — Но если ребенок уже есть…
Мы топчемся на месте, как боксеры на ринге, которые все примериваются, но никак не решатся нанести главный удар. Впрочем, я уже выдала все, что имелось в запасе, чем еще можно отправить его в нокаут, далее не представляю. Он должен был уехать еще минут пять назад.
— Ты меня не слышишь, — говорю я, уже не изображая усталость, а испытывая ее. — Я же сказала тебе, что этого ребенка я рожаю для Леры. Он не попадет ни в детский дом, ни в чужую семью. Он… вернее она, будет здесь куда счастливее, чем если бы осталась со мной. У меня на нее просто времени не хватило бы! И любви. Я разучилась любить, Влас. Я и тебя не любила, ты же знаешь…
Вот это ему приходится перетерпеть, сжав зубы. Желваки ходят на щеках, на крепкой шее вздуваются жилы, и мне чудится, что у него сейчас горлом хлынет кровь — не от крика, как было с Высоцким, а от молчания. Иногда оно требует еще большего напряжения всех сил…
— Я знаю, — наконец отвечает Влас и растопыренными пятернями зачесывает назад безвольно опавшие волосы.
В этом движении столько исступления, что мне кажется: сейчас он снимет с себя скальп, чтобы я смогла прибить его на двери своего дома.
— Но я все равно не верю, что этот ребенок не мой, — неожиданно заявляет он. — Назови мне имя, если этот человек существует!
— Чтобы он тоже явился сюда качать права?
— Так он все же не знает?!
— И ты никому не скажешь, Малыгин, — мне хочется, чтобы это прозвучало угрожающе, но получается не очень. — Если ты хоть слово кому-нибудь сболтнешь о моей беременности, я тебя с землей сровняю, понял? Ни одной роли больше не получишь ни в одном театре. Даже в самый дешевый сериал тебя не возьмут.
Он вдруг начинает смеяться, и я пугаюсь, что это истерика. Показывая на меня пальцем, Влас заходится от хохота и стонет:
— Стоит среди леса… От горшка два вершка! Пузо вперед! И еще угрожает…
— Ха-ха! — зло откликаюсь я. — Мне до родов пара дней осталась, так что ты не обольщайся насчет долгой и безопасной жизни.
Малыгин почему-то мгновенно приходит в себя, отирает слезы:
— Пара дней? Где ты будешь рожать?
— А ты собираешься заявиться на роды? Мне там и без тебя плохо будет, можешь не усугублять.
— Я не собираюсь действовать тебе на нервы!
— Влас, не беспокойся за нее, — вдруг вступает в разговор Лера. — Мы с Егором уже купили страховку на роды. Туда и палата люкс входит, и анестезия, и все, что положено…
Он благодарит ее так проникновенно, будто доверяет чужим людям свою любимую жену, о которой по независящим от него причинам не может позаботиться сам. И это почему-то так трогает, словно отношение этого дурака важно для меня… Я смотрю в его желтоватые, кошачьи глаза и вижу свет той осени, когда мы впервые сцепились взглядами. Мне сказали, что этот парень будет играть Медведя в моей сказке, и я оглянулась, чтобы проверить, насколько подходит. А почему оглянулся Влас, я так и не спросила у него. Только подумала тогда, что ему больше подошла бы роль тигра или леопарда, столько силы и грации чувствовалось в его теле. Неуклюжести ни грана, как режиссер разглядел в нем Медведя? Впрочем, Абдулов тоже был медведем в свое время…