– Посмотрим вместе?
– Конечно.
Они пошли по тротуару через знакомый квартал. Вокруг не было ни души – дома стояли пустые и темные. Все выглядело холодным, серым и лишенным жизни.
– Больше нет ощущения того, что мы здесь живем, – произнес Адам, стоя у крыльца того, что когда-то было их желтым домиком в викторианском стиле. Он прошел через столовую в кухню и вышел обратно в коридор. – Представить не могу, как это трудно для тебя, Тереза.
– Да, не можешь, – согласилась она.
Хасслер появился из темного коридора и, подойдя к ней, опустился на одно колено:
– Кажется, это так делается, верно?
Он взял ее за руку. Его ладони были грубыми, совсем не такими, как она помнила. Они стали жилистыми и твердыми, как сталь, а под ногти так глубоко въелась грязь внешнего мира, что женщине казалось, будто эта грязь никогда не отмоется.
– Будь со мной, Тереза, что бы это ни значило в том новом мире, где мы живем.
Слезы струились по ее щекам и капали с подбородка на пол, а голос дрожал, когда она снова попыталась объяснить ему:
– Я уже…
– Я знаю, что ты замужем, я знаю, что Итан здесь, но мне плевать, и тебе тоже должно быть плевать на это. Жизнь слишком трудна и слишком коротка, чтобы не быть с теми, кого ты любишь. Поэтому выбери меня.
Фрэнсис Левен жил в отдельном здании в дальнем углу ковчега, выстроенном под навесом каменной стены. Электронный пропуск Бёрка на считывателе не сработал, поэтому он просто постучал кулаком в стальную дверь:
– Мистер Левен!
Через пару секунд щелкнул замок, и дверь со скрипом открылась. Стоящий на пороге человек был едва ли пяти футов ростом, а одет он был в банный халат, грязный и затертый, но когда-то, видимо, бывший белым. Итан предположил, что Левену лет сорок пять или пятьдесят, хотя точно сказать было трудно – настолько неухоженным был этот «управляющий комплексом». Его спутанные волосы отросли до плеч и лоснились от грязи, а большие голубые глаза смотрели на гостя с неприкрытым подозрением, граничащим с враждебностью.
– Что вам? – спросил Фрэнсис.
– Мне нужно с вами поговорить.
– Я занят. В другой раз.
Левен попытался закрыть дверь, но Итан с силой толкнул ее, распахнув настежь, и вошел. Пол внутри усеивали конфетные обертки, а в воздухе висел влажный запах плесени, словно в жилище шестнадцатилетнего подростка, к которому примешивался едкий запах несвежего кофе. Единственное освещение исходило от встроенного в потолок квадратного плафона и от гигантских жидкокристаллических дисплеев, которые покрывали почти каждый квадратный дюйм стен. Бёрк посмотрел на ближайший экран – там мерцала круговая диаграмма, которая, если судить по обозначениям на ней, отражала состав воздуха в комплексе.
Шериф не понимал, как можно охватить разумом столько дисплеев одновременно. Они ежесекундно выдавали огромный, почти непредставимый объем данных: ряды температурных градиентов в градусах по Кельвину, цифровое выражение чего-то – по предположению Итана, тысячи анабиозных камер, жизненные показатели двухсот пятидесяти человек, все еще живущих и дышащих на этой планете, кадры с камер беспилотников, полные биометрические данные пленной самки-абера… Это было похоже на свихнувшийся центр наблюдения.
– Я хочу, чтобы вы ушли, – сказал хозяин этого помещения. – Никто не смеет тревожить меня здесь.
– С Пилчером покончено, – сообщил ему шериф. – На случай, если вы не получили уведомление: теперь вы работаете на меня.
– Это спорный вопрос.
– Что это за место?
Левен посмотрел на Бёрка сквозь толстые стекла очков – упрямый, не желающий подчиняться…
– Я не уйду, – произнес Итан.
– Я веду мониторинг систем, поддерживающих функционирование комплекса и города Заплутавшие Сосны. Мы называем это центром управления.
– Каких систем?
– Всех. Электричество, переборки, фильтрация, наблюдение, анабиоз, вентиляция… Подземный реактор, снабжающий энергией все это.
Шериф прошел дальше в этот нервный центр человечества.
– И вы один отвечаете за все это? – поинтересовался он.
На лице Фрэнсиса появилась ухмылка:
– У меня есть подчиненные. Понимаете, на тот случай, если меня собьет пресловутый автобус.
Итан улыбнулся, отметив этот намек на мрачное чувство юмора.
– Я слышал, что вы любите уединение, – заметил он.
– Я отвечаю за двигатель, делающий возможным наше существование. Работаю восемнадцать часов в день ежедневно. До похорон сегодня утром я не видел неба три года.
– Не очень-то веселая жизнь!
– Но это моя жизнь. Я даже полюбил ее.
Шериф подошел к кластеру мониторов в темной нише – по ним стремительным потоком, со скоростью цифр на биржевом котировочном аппарате, бежали кодированные строчки.
– Что это? – спросил Бёрк.
– Красиво, не правда ли? Я занимаюсь кое-каким прогнозированием.
– Прогнозированием чего?
Левен подошел и встал рядом с гостем, и они вместе стали смотреть на строки кода, текущие по экрану, словно вода в горной реке. Наконец, управляющий произнес:
– Прогнозированием жизнеспособности того, что осталось от нашего вида. Понимаете, все шло плохо еще до того, как Дэвид не сдержал свой гнев и бросил свой народ на растерзание волкам.
– В каком смысле – плохо? – не понял Бёрк.
– Идите за мной.
Управляющий провел Итана к главному пульту, где они сели в просторные кожаные кресла перед огромной стеной экранов.
– До резни в долине в горе жило сто шестьдесят человек, – начал Левен. – И четыреста шестьдесят один – в Заплутавших Соснах. Наши данные уходят в прошлое всего на четырнадцать лет, но первые заморозки обычно наступают в конце августа. Вас еще не было зимой, но зимы здесь стоят долгие и суровые. Глубина снежного покрова в долине достигает десяти-пятнадцати футов. Тут, в горах, нет садов, чтобы собирать урожай – нет ни фруктов, ни овощей. Мы существуем только на наших запасах сублимированного мяса, пищевых добавках и мясных консервах. Хотите услышать поганый маленький секрет? Ведь теперь этим предстоит заниматься вам. Дэвид Пилчер вовсе не предполагал, что мы останемся в этой долине навсегда.
– О чем вы говорите?
– Он просчитался в том, каким враждебным и не пригодным для обитания станет этот мир.
Итан ощутил, как в его душе шевелится тьма.
– Я перепроверяю свои расчеты, – продолжал Фрэнсис, – но у меня выходит, что наших зимних запасов хватит на четыре целых две десятых года. Что мы можем сделать? Оттянуть неизбежное, введя уменьшенные пищевые пайки. Но это даст нам, в лучшем случае, лишний год или два, не больше.