— На фольклорную практику когда ездили, студентами еще…нас восемь человек, отделились от остальных, добрались до этой деревни по узкоколейке…бабка…точно тебе говорю, я сам видел…мертвецы из могил…зомби…
Алина улыбнулась и покачала головой. Зомби. Ей стало весело.
На телефон одновременно позвонили и прислали сообщение: такси ждало у входа. Алина надела пальто, кивком попрощалась с Дэном и Паулем и вышла на улицу.
С темного неба сыпалось и летело все подряд: крупный ледяной дождь, мокрый снег, мелкая морось, а ветер, как разбушевавшийся пьяница, швырял все это яростными порывами то в лицо, то за воротник пальто.
Алина быстро нырнула на заднее сидение автомобиля. Немолодой водитель, поглядывая на нее в зеркало, сначала молчал, а потом все-таки не выдержал, откашлялся и произнес:
— Что ж, когда же весна настанет?
— Никогда, — ответила Алина и закрыла глаза.
Водитель отвел взгляд и включил радио.
В убаюкивающем тепле салона машины Алина расслабилась, откинувшись на спинку сидения, и вдруг, сильно и неожиданно вздрогнув, широко распахнула глаза.
Она будто уснула на мгновение и увидела, как где-то далеко, среди темных пустых пространств, дряхлый поезд преодолевал последние километры до города, одышливо выстукивая чугунные ритмы. Потом оказалась в полумраке купе, ощутила запахи, звуки, а напротив нее сидел незнакомец, лицо которого было скрыто в тени. В нем не было ничего необычного или страшного, но Алина очнулась от этого короткого видения с бьющимся от ужаса сердцем.
«Дьявольщина какая-то».
Некоторое время она ехала с открытыми глазами, но потом мерное качание автомобиля, негромкая музыка и уютное тепло сделали свое дело. К дому Алина приехала совершенно раскисшей. Она выбралась из машины, расплатилась, и поднялась на одиннадцатый этаж. В лифте она снова чуть не уснула, а когда вошла в квартиру, то споткнулась, снимая сапоги, и едва не упала на том самом месте, где несколько месяцев назад получила жестокий удар в лицо от ворвавшихся головорезов. Впрочем, призраки погибших здесь людей ее не тревожили, а после ремонта, когда заменили разбитую мебель в прихожей и заделали дырки от пуль, перестали тревожить и воспоминания. Здесь снова был ее дом.
Квартира встретила тишиной, спокойствием, и вульгарным, приторным запахом роз.
— О Господи, — простонала Алина, — забыла совсем…
Ведь действительно, даже и не вспомнила, когда час назад думала за барной стойкой о несостоявшейся личной жизни. Наверное, потому, что источник происхождения ста и одной розы в ее квартире, занявших единственную вазу и два пластиковых ведра, никак с личной жизнью не ассоциировался. И пара вечеров в ресторане вкупе с настойчивыми знаками внимания ничего не меняли: уважение, вежливость и нежелание обидеть не имеют ничего общего с чувствами или даже с мыслями о возможности отношений. Семен Чекан, красивый мужик, спортсмен, тридцать пять лет, разведен, детей нет, оперативник — «убойщик» уголовного розыска городского ГУВД. Мастер рукопашного боя и эффектного ухаживания. Многие незамужние коллеги женского пола, наверное, назвали бы ее дурой. Да что там, она и сама иногда называла себя дурой, но поделать ничего не могла: все равно что убеждать себя съесть что-то невкусное, только потому, что это очень полезно.
Значит, дура. Ну и прекрасно. Ей так нравится.
За два дня розы пропитали тошнотворным сладковатым запахом все квартиру и жадно высосали почти всю воду из ведер, но менять ее и заново переставлять цветы сил уже не было. Видимо, он считает, что это круто — подарить сотню роз. Хорошо еще, что на асфальте под окнами ничего не пишет. Хотя нет, это слишком мелко: скорее, он составит ей признание в любви из полицейских автомобилей. И попросит включить сирены и мигалки.
Уже проваливаясь в сон и снова ощутив липкий розовый аромат из другой комнаты, она подумала: вот Гронский никогда бы такого не сделал. Не стал бы дарить ей цветы целыми клумбами. Ну да, он ведь и не дарил, и вообще не делал ничего такого.
И не собирался.
* * *
Огромная фигура в плаще с капюшоном неподвижно застыла в арке двора, освещенная сзади бледным уличным фонарем. В руке тускло блестит изогнутое лезвие огромного ножа. Алина узнает его сразу. Она понимает, что он давно уже мертв, но здесь, в ее сне, по-прежнему жив и опасен. Алина разворачивается и бежит.
Город во сне оживает, сбросив потертую маску, едва прикрывающую его истинный лик, изъеденный проказой кошмара: высокие дома обступают со всех сторон, вытягиваются кверху, нависают кривыми, пропитанными сыростью стенами, почти закрывая черное небо, в котором яростно клубятся серые тучи, источающие стылую морось. Алина петляет в тесном сумрачном лабиринте дворов, пробегает через темные изогнутые арки, но куда бы она не бежала, куда бы ни сворачивала, впереди раз за разом появляется исполинская тень в капюшоне.
С треском ломается каблук. Алина сбрасывает туфли и бежит босиком через холодные осклизлые лужи, растекающиеся под ногами, словно инфернальные медузы, поднявшиеся из бесконечных зловонных болот, погребенных под городом. Алина бросается к неровной узкой щели между двух домов и начинает протискиваться, чувствуя, как сжимает грудь влажный камень, а в ноги впивается колючий сор, скопившийся тут за многие, многие годы. Ей удается выбраться с другой стороны, и она оказывается в следующем дворе, к стене которого прислонился дощатый сарай с железной заржавленной крышей. Алина тянет на себя ветхую дверь, изнутри несет густой кислой вонью гниющей помойки. Она отшатывается, но из арки напротив доносятся тяжелые шаги, отдаваясь гулким эхом. Медлить нельзя; Алина знает, что это западня, но все же прячется в теплом зловонии, плотно прикрыв за собой скрипучую дверь. В темноте она видит огромную гору мусора и нечистот: размокший картон, какие-то тряпки, остатки еды, пустые консервные банки — они заполняют все пространство от стены дома, к которому пристроен сарай, почти до самой двери, возвышаясь в человеческий рост и едва не касаясь крыши. Отвратительные миазмы заставляют Алину задержать дыхание; она стоит босиком в вонючей гнилостной жиже, и слышит, как ее преследователь входит во двор, бродит подле сарая, и с шумом сопит, пытаясь учуять сбежавшую жертву. Алина замирает, и в этот момент груда мусора приходит в движение.
Осыпается мелкий сор, пивные жестянки раскатываются в стороны, гора нечистот словно дышит, колыхаясь боками, вздувается, а потом разваливается надвое, когда из нее вырываются наружу руки с корявыми пальцами, а за ними высовывается по пояс кошмарная старуха в истлевших лохмотьях. Старуха раскачивается, подобно жуткому клоуну из адской шкатулки с сюрпризом, хрипло причитая и бормоча; красные глаза вцепляются в Алину острым взглядом, из-под толстого лохматого платка выбиваются жирные космы. Она протягивает вперед свои руки, все в чешуе омертвевшей разлагающейся кожи, Алина кричит от ужаса и, не помня себя, выскакивает наружу, прямо навстречу гигантской фигуре с кривым тесаком в кулаке…
* * *
Телефон звонил долго и настойчиво, как судебный пристав, стучащийся в дверь. Алина лежала с закрытыми глазами и ждала. Звонок умолк, но через секунду снова завел свои настырные громкие трели. Когда он сделал передышку и зазвонил в третий раз, сердито жужжа и ерзая по тумбочке, Алина застонала и открыла глаза.