«Среди всех видов борьбы, борьба со своей похотью тяжелее всех. С ней вечно кипит война, и победы в ней редки» [20] .
Поэтому обычный вечер и первая половина ночи выглядели обычно следующим образом. Я приходил домой, стараясь задержаться на работе подольше, чтобы вернуться часам к девяти, к позднему ужину. Потом мы сидели с женой перед телевизором, иногда молча, иногда перебрасываясь репликами, в которых не было нужды, настолько хорошо знакомы были все вопросы, которые мы могли задать, и ответы, которые всегда получали. «Как дела?» — «Нормально, устала только» — «Что на работе?» — «Да как обычно» — «Дочь не звонила?» — «Нет, а тебе?» — «Тоже нет». Иногда, глядя в экран, я не выдерживал и разражался-таки язвительным ворчанием, и тогда жена просила, чтобы меня прекратить, потому что и так вокруг достаточно негатива, а тут я еще. Затем, обычно незадолго до полуночи, она уходила в спальню. Иногда перед сном я целовал ее в щеку — если не забывал. Потом шел на кухню, включал ноутбук, и начиналась моя ночь и мое время.
Я открывал файл с рукописью на последней странице, иногда пробегал глазами написанное накануне, потом сворачивал документ, входил в интернет и отправлялся на порносайты. У меня было в закладках два — три подобных ресурса, и к выбору материала для просмотра я подходил аккуратно и методично. Я открывал несколько вкладок с различными категориями: там были и зрелые, крупные женщины с массивными, блестящими от масла грудями и огромными задницами; и тоненькие девочки в очках и с брекетами в образе псевдоневинных школьниц; приемные мамочки, дающие падчерицам уроки анального секса; юные няни, которых склоняли к соитию отцы их подопечных; секретарши, медсестры, горничные, стриптизерши, спортсменки, агенты по недвижимости и актрисы, проходящие кастинг; они занимались сексом на столах в офисе, в кабинетах врачей, на улице, в подъездах, в возбуждающе грязных общественных туалетах, кабинках пляжных раздевалок и в барах, на глазах у вначале изумленной, а потом присоединяющейся к действу публики. Особых предпочтений у меня не было; хотя, конечно, вариант со школьницами и студентками всегда был беспроигрышный, если другие сюжеты почему-то не вдохновляли.
Я выбирал сразу несколько — иногда десяток, иногда больше — роликов, ставил их на загрузку, и пока они скачивались, успевал написать страницу — другую о единой ценностной вертикали в средневековом общественном сознании или о трактовке понятия «целомудрия» в ранних рыцарских монашеских орденах. Потом снова сворачивал страницу рукописи и запускал видео: изящные азиатки, грудастые негритянки, рыжие европейки; крики, текущие слюни изо ртов, в которые вогнали член до самого горла, растянутые задницы, истекающие густым и блестящим соком вагины, вопли, слезы, рычание, брызги и судороги. Я мастурбировал, переходя от сюжета к сюжету, от сцены к сцене, доводя себя до невероятного напряжения, а потом прерывался, вновь открывал свою «Апологию» и вдохновенно громил гуманистическую парадигму трансцендентального западноевропейского субъекта эпохи Возрождения. Это могло продолжаться часами, пока, не выдержав, я не кончал в кухонную раковину, сжав зубы, корчась и прижимаясь яйцами к холодной металлической кромке. Потом я тщательно смывал сперму, натягивал обратно трусы, и приступал к другому занятию: презрению к самому себе и неубедительному погружению в стыд, которое обычно заканчивалось обещанием прекратить унижать себя подобным самоудовлетворением раз и навсегда. Разумеется, на следующую ночь все повторялось. Оторвать себя от жадного созерцания яростных, звериных, восхитительно непристойных совокуплений я не мог.
Я чувствовал, что люблю то, что ненавижу; ненавижу то, что втайне люблю; хочу уничтожить и то, что люблю, и то, что ненавижу, ибо это суть одно и то же, чтобы одновременно рыдать от жалости и утешаться сознанием своей правоты.
Шпренгер и Инститорис писали, что «фантазия — хранилище воспринятых форм». Моя фантазия каждую ночь воспринимала такое количество форм специфического содержания, что днем могла продуцировать их самостоятельно, с проекцией на окружающий мир. В вагоне метро я оглядывался по сторонам: вокруг меня были женщины и девушки — яркие брюнетки с агрессивным макияжем и красным лаком на удлиненных ногтях; клубничные пышные блондинки; тоненькие студентки с бледной нежной кожей и большими голубыми глазами. Я ехал и думал, с кем из них я хотел бы заняться сексом. Даже изобрел себе примету: если таких за время поездки наберется больше трех, то день будет удачным. Обычно так и выходило, и, хотя дни были похожи один на другой, жаловаться мне не приходилось. Наверное, примета работала.
Разумеется, при такой организации времени ночных трудов работа над книгой продвигалась медленнее, чем я того хотел, но тем не менее к седьмому декабря я ее успешно закончил, поставив точку на последней, триста двадцать пятой странице.
А на следующий день все изменилось.
Я хорошо помню тот понедельник. Помню, как при входе в вагон метро какой-то мальчишка сильно толкнул меня в бок и прошмыгнул вперед: видимо, еще помнил то время, когда был сперматозоидом и стремился к заветной цели так же самозабвенно, как сейчас к свободному месту недалеко от двери. Я-то те времена давно позабыл. Помню, как сам потом уступил место девушке, как она, поблагодарив, села, чуть коснувшись меня упругим бедром, и как тут же накатила волна влажного жара. Как потом оставшееся время пути я стоял и смотрел на нее: резко очерченное, выразительное лицо, темные, гладкие волосы, красивые руки и двухцветный лак на ногтях — светлый, с красными скошенными треугольниками у верхней кромки. Помню, как, выходя, обернулся, и она подняла на меня глаза, улыбнулась, и я решил, что сегодня день будет особенно удачным. Я провел три пары, произнося годами заученный текст и размышляя, что могло бы случиться, если бы я набрался смелости и подошел познакомиться.
Последней парой у меня был спецсеминар, на котором я рассказывал о крестовых походах. Это была моя предметная тема с тех пор, как я защитил первую, кандидатскую диссертацию о причинах гибели государства крестоносцев в Палестине и взятии Акко, а докторскую написал на тему Альбигойских крестовых походов и особенностях религиозных воззрений еретических сект XII — XIII века. Эти семинары я любил: все же сюда записывались те, кто хоть в какой-то степени интересовался предложенной темой, да и качество общения со студентами отличалось от унылого заезженного монолога на лекциях. В первом семестре студентов на моем семинаре было девять: трое юношей, еще не утративших мальчишеского интереса к историям о рыцарях и сражениях, двое отличниц, интересовавшихся средневековой литературой и решивших получше изучить исторический контекст, одна очень интересная и творчески одаренная, но, к сожалению, безнадежно некрасивая девочка, две подгламуренные подружки, записавшиеся в последний момент и не вполне понимавшие, куда попали, и Лолита.
Лолита Ким.
На первое занятие она пришла в короткой клетчатой юбочке выше круглых, загорелых колен. Тугая, свежая грудь слегка выступала из расстегнутой белой рубашки. Царевна степных кочевников, переодетая в японскую школьницу. Черные, блестящие волосы живописно растрепаны в то, что сейчас называется «креативной стрижкой», и прокрашены темно-красными прядями. Азиатские девочки любят так краситься. Когда мы знакомились, она сказала: «Меня зовут Лолита, и я ненавижу Набокова». Это было очаровательно.