Валерия властно забарабанила в дверь: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три и еще один раз. Что-то скрипнуло в тишине, внутри завозились, лязгнул железный засов и дверь приоткрылась. Из темноты высунулось заросшее неопрятной щетиной, покрасневшее от грязи и жира лицо, обрамленное длинными сивыми космами, слипшимися в колтуны. Глаза под белесыми редкими бровями прищурились от неяркого света.
— Это я, — сказала Валерия. — Давай, открывай.
Дверь заскрипела, раскрылась пошире. Бродяга в большой черной кожаной куртке с чужого плеча неловко посторонился и согнулся в полупоклоне. В спине у него что-то хрустнуло.
— Здравствуйте, госпожа Альтера, — просипел он. — Вот, ждем Вас.
Валерия присмотрелась. Бродяга был ей незнаком.
— Новенький, что ли? — спросила она. — Как зовут?
— Витя, — ответил привратник и вновь неуклюже согнулся. — Витя Богомаз. Две недели, как тут.
Валерия принюхалась. Спиртным от Вити Богомаза не пахло. Это хорошо: в остальные дни пусть делают, что угодно, но сегодня все должны быть трезвы, как стекло.
— Знаешь, что сегодня тут будет, Витя? — строго спросила она.
— Да, — пробормотал он. — Мне это…говорили…рассказывали…
— Ну хорошо, — сказала Валерия и шагнула через порог. — Неси службу дальше. Надежда Петровна у себя?
— Да, — закивал Богомаз. — Тоже Вас ожидает. Сумочку помочь донести?
— Не надо, я сама. За дверью смотри.
Валерия протиснулась мимо бродяги, стараясь не задеть своим черным пальто его грязную куртку, и стала подниматься по узкой каменной лестнице без перил, с истертыми, покосившимися ступенями. Сквозь грязные стекла, едва держащиеся в ветхих тонких рамах широких окон, просачивался ночной свет. Желтый луч плясал впереди, выхватывая из темноты пятна облупившейся краски на стенах, неряшливые мазки граффити, куски обвалившейся штукатурки.
Валерия поднялась на второй этаж и шагнула в черный дверной проем, зияющий, как дыра в пустоту. Направо, вдоль всего здания, тянулся длинный узкий коридор, в конце которого тускло светилось окно, похожее на лунный камень. В стенах коридора белели деревянные двери, частью закрытые, частью распахнутые настежь. На некоторых еще сохранились таблички с именами врачей и названиями кабинетов. Истертый линолеум тускло блестел в темноте. Здесь было чисто, ни сора, ни грязи, и в воздухе не воняло мочой и экскрементами, как обычно бывает в заброшенных зданиях; только дух запустения, запахи пыли и влажного холода. Обычно еще пахло дымом и тошнотворным, наваристым жиром, но в эту ночь самодельные печи зажигать запрещалось. Насельники Виллы Боргезе держали временный пост. Справа вниз уходила широкая парадная лестница; напротив нее висели, покривившись на согнутых петлях, большие раскрытые двери, ведущие в бывшую домовую церковь, переделанную когда-то под актовый зал. На месте, где раньше располагался алтарь, громоздился бесформенной грудой всякий мусор, посередине, перед огромными окнами, стояла железная койка с рваным матрасом — место ночного дежурного сейчас пустовало.
Валерия миновала парадную лестницу, когда одна из закрытых дверей со скрипом приотворилась. Замелькал яркий, бело-голубой свет фонаря. Приземистая фигура поспешно устремилась навстречу, переваливаясь на коротких ногах.
— Добро пожаловать, госпожа Альтера, мое почтение, — забормотал женский голос. — Что-то Вы чуть раньше сегодня, я вот даже и встретить у дверей не успела…
В круге света перед Валерией возникла, кланяясь и чуть приседая, невысокая полная женщина в потертых, но чистых обносках — синей юбке до пола и желтой вязаной кофте: Надежда Петровна нарядилась нынче по-праздничному. Жидкие жирные волосы были забраны на макушке в коротенький хвостик, торчащий, как чахлая пальма. Маленькие глазки на круглом, толстощеком лице щурились от непривычного света: фонарь она взяла для Валерии — сама Надежда Петровна за три года изучила всю Виллу Боргезе так, что могла бы пройти ее сверху донизу и из конца в конец не только во тьме, но и вовсе зажмурив глаза. Она растянула в приветливой, жуткой улыбке сухие, с заломами, губы. Зубы за ними были черные, острые, крепкие и напоминали клыки.
Альтера взглянула на часы.
— Ерунды не говори, Надежда Петровна. Ничего не раньше: сейчас без минуты одиннадцать, ты знаешь, что я всегда прихожу за час до начала.
— Прощенья просим, — с готовностью отозвалась Петровна.
— Да ладно, — отмахнулась Альтера. — Что за новенький на дверях?
— Витя Богомаз, художник, приблудился недели как две, парень хороший, непьющий, — затараторила Надежда Петровна, — вроде как нравится ему здесь, я и подумала, пусть живет в бывшей Нинкиной комнате, у нас ведь, сами знаете, госпожа Альтера, новички если и придут, не задерживаются, а этот вот, надо же, выдержал…
Мало кто из приходивших на Виллу в поисках крова оставался здесь долее суток; иные сходили с ума уже в первую ночь, если раньше не сбегали подальше от гулкого, в костях отдающего страха, который жил и звучал тут, то тише, то громче, подобно угрожающе низкой ноте.
— Добро, — кивнула Альтера. — Все равно под твою ответственность. Пойдем.
Надежда Петровна с готовностью подхватила тяжелую сумку, которую протянула Альтера, и посеменила рядом. Их шаги отдавались в пыльной серой тиши эхом резкого стука каблуков и шепелявого шарканья. Лунный камень окна впереди приближался, как портал в другой мир, в который не хотелось попасть. Со стен испуганно взглядывали и отворачивались правильные лица плакатных врачей и сестер, забытых в этой жуткой клоаке. Во тьме пару раз промелькнули и снова исчезли согбенные тени: руки почти до колен, искривленные ноги. Самые старые жители Виллы Боргезе. Инфернальные троглодиты, сторожа и рабы мрачного, одушевленного дома.
— Где остальные? — на ходу спросила Альтера.
Надежда Петровна принялась перечислять:
— Мужики все у дверей: на парадном входе, на черных, в подвале, везде. Михалыч у себя наверху: язвы опять загноились, не ходит, не знаем, как быть даже с ним. С Михалычем Манька осталась. Внизу Яна Полька, Варвара и Люська Косая, все уже, поди, приготовили. «Пенсионеры» вот только бродят, но что с них возьмешь, блаженные, я уж их не касаюсь…
— А Ефрейтор твой где?
Надежда Петровна замялась.
— Так это…спит он.
Альтера остановилась.
— Вот как? Чего это вдруг? А ну, пойдем, глянем.
Петровна открыла деревянную дверь с облупившейся краской. За ней, в бывшей врачебной приемной, располагалось жилище: два спальных места вдоль стен, покосившийся, с треснувшими стеклами шкаф, стол у окна, на котором стояла большая кастрюля с торчащей в остывшем вязком месиве ложкой, и большой запыленный стакан с поникшей белой гвоздикой.
— Ну надо ведь, даже цветы! — хмыкнула Альтера.
Надежда Петровна хихикнула, прикрывшись ладошкой.