Завтрак О’Кива состоял лишь из кофе и булочки, справлялся он с ним менее чем за десять минут, поэтому надо действовать быстро.
Я взялся за чемодан для одежды в углу, но он оказался очень легким, и я решил, что таблички там нет. Дорожный сундук был заперт. Схватив сундук за крышку, я сильно качнул его, но не услышал глухого стука увесистого камня, свободно лежащего на дне. Квадратная кожаная коробка для шляп и металлический чемоданчик для документов были слишком малы для нее. Оставался только большой сундук под кроватью. Я вытащил его и, приподняв за один край, убедился, что он слишком тяжел для одной одежды. Он был заперт, но я предусмотрительно захватил складной нож. Просунув лезвие под один из замков, я резко повернул его. Что-то щелкнуло, и замок открылся; справиться со вторым оказалось столь же легким делом.
В эту секунду я явственно услышал стук метлы о перегородку, разделяющую каюты, и со страхом понял, что совершенно забыл о стюарде. Пока пассажиры завтракали, в каютах шла уборка, и стюард мог в любую минуту обнаружить меня.
В лихорадочной спешке я поднял крышку сундука и заглянул внутрь, но не увидел ничего, кроме коробки для грязного белья. Свободной рукой я пошарил там, и через пару секунд, у самого ее дна, мои пальцы наткнулись на плоский тяжелый предмет, обтянутый мешковиной и крепко перевязанный веревкой. От возбуждения мое сердце едва не выпрыгнуло из груди. Я был уверен, что нашел табличку, но надо увидеть ее своими глазами, чтобы обвинять О’Кива в убийстве.
Я оттолкнул в сторону кучу мешавших тряпок и в этот момент услышал звук захлопнувшейся двери и тяжелые шаги. Стюард закончил уборку в соседней каюте, и я уже не успевал покинуть каюту О’Кива.
Я захлопнул крышку сундука, запихнул его под кровать и бросился в ванную.
На некоторое время я был в безопасности. Даже если стюард решит сначала пойти в ванную и обнаружит ее запертой, он предположит, что О’Кив все еще там, и удалится, пока он не оденется. Но сам я оказался в ловушке.
Я стоял, казалось, целую вечность, ожидая, что стюард вот-вот дернет ручку ванной, но, на мое счастье, он занялся уборкой каюты. Это оставляло мне единственный шанс — воспользоваться выходящим на внутреннюю палубу окном матового стекла. Я слегка приоткрыл его и выглянул наружу. Двое прогуливающихся прошли мимо меня и я, подождав секунду, пока они окажутся ко мне спиной, широко распахнул окно, отодвинул щеколду двери и, ухватившись за перекладину над окном, ногами вперед прыгнул вниз.
Сидевшая в шезлонге девушка взглянула в мою сторону, но я уже успел выпрямиться.
Взяв шезлонг, я поставил его на обычном месте, напротив своей каюты. Сердце мое все еще лихорадочно колотилось, когда я поздравлял себя с тем, что сумел выпутаться из столь затруднительного положения и обнаружить табличку. Однако каким дураком я буду выглядеть, если отправлюсь к капитану, обвиняя О’Кива в убийстве, а вещь в сундуке окажется чем-то иным.
Моя цель — либо упрятать О’Кива за решетку, либо совсем убрать его. Ничто лучше не послужило бы этому, чем доказательство его участия в убийстве; если же он окажется невиновен, это поставит под угрозу все мои планы. Инкогнито давало мне неоценимое преимущество, но стоило пойти на личный контакт, — а это неизбежно, если я обвиню его в убийстве, — он узнает меня, и рухнут все надежды поймать его за руку в последующие недели в Египте.
На палубе вновь появился О’Кив с книгой и, усевшись в шезлонг, принялся читать. Интересно было бы понаблюдать за его худым, умным лицом с безжалостным, похожим на крысиный капкан ртом, однако в следующий час мне пришлось отбиваться от любопытных, желавших знать подробности убийства.
Появление Бельвилей избавило меня от патологических любителей кровавых подробностей, и мы(втроем переместились на другой борт, где могли разговаривать, не рискуя быть подслушанными.
— Есть новости? — угрюмо спросил Гарри.
— Насколько я могу судить, официально — ничего нового, — ответил я. — Но я уверен, что напал на след убийцы.
— Боже! Неужели? — слегка вскрикнула Кларисса, и глаза ее расширились от возбуждения.
— Да. Совершенно случайно мне известно об одном негодяе на борту корабля. Пока он завтракал, я забрался в его каюту и обнаружил там, по всей вероятности, табличку. Но, к сожалению, я вынужден был спасаться бегством прежде, чем смог убедиться, она ли это на самом деле.
— Нам следует немедленно рассказать все капитану, — отрывисто сказал Гарри.
Не касаясь своего прошлого, я вкратце сообщил им о своей вендетте против О’Кива и о причинах, вынуждающих не разглашать сейчас своих подозрений.
Кларисса кивнула.
— Хорошо, давайте ничего не скажем капитану. Ему, видимо, не хочется беспокоить пассажиров. Как только он передаст дело властям в Александрии, они, будьте уверены, все здесь перевернут вверх дном.
— Следовательно, когда мы будем сходить на пристань, полиция или таможня непременно обнаружит табличку в его багаже?
— Сомневаюсь. Он наверняка сообразит, что перед высадкой будет обыск, и передаст табличку сообщнику, — ответил я. — Возможно, кто-то из членов экипажа спрячет ее в безопасном месте, а затем переправит на берег. Но табличка довольно велика, и если следить за каютой, то, возможно, удастся узнать, кому он ее отдаст.
— Можете рассчитывать на нас, — с готовностью согласился Гарри. — И я очень благодарен вам, Джулиан, что вы промолчали у капитана о нашей экспедиции.
— Так вы не отказываетесь от нее?
— Конечно, нет. Разумеется, мы сильно ослаблены. Страшно вспомнить, что случилось с бедным стариком, но мы просто обязаны продолжить экспедицию.
— Почему обязаны? — спросил я.
— О, есть ряд причин. Во-первых, я думаю, он сам хотел бы этого. Во-вторых, Кларисса вложила сюда кучу денег. Самое скверное, что мы потерпим поражение, не успев ничего начать, — если не сумеем вернуть табличку.
— А у вас есть перевод написанного на ней текста?
— Нет. Сэр Уолтер так боялся, что секрет станет всем известен, что не перевел текст целиком. Именно поэтому он взял в Англию лишь верхнюю часть таблички, оставив нижнюю у Сильвии в Каире.
Я кивнул.
— Тогда, черт побери, нам надо вернуть ее! И, если я прав насчет вещи в сундуке О’Кива, мы сможем сделать это, — но придется пристально следить за ним.
Мы по очереди оставались на нашем наблюдательном посту до трех часов, когда на горизонте показалась Александрия — город гораздо более значительный, чем себе представляли Бельвили. Он тянется на тринадцать миль вдоль берега, образующего целый ряд бухт, являя собой впечатляющее зрелище, но состоит практически из одного обращенного к морю величественного фасада. Он едва ли простирается в глубину суши более, чем на четверть мили, и там, в основной массе, — убогие жилища и запущенные улочки.