Мы отстраняемся друг от друга, я с облегчением вижу, что она не плачет, и я тоже не плачу. Но в этот раз вообще все по-другому. Может быть, дело в том, что это уже не первый наш поцелуй. А может быть, в том, что теперь я немного лучше понимаю ее. Нова не просто девушка, которая смеется, хихикает и понятия не имеет о душевной боли. Она многое пережила, и меня к ней неудержимо тянет. Но вот почему она не плачет – это все равно загадка.

Губы у нее чуть-чуть распухли, грудь вздымается.

– Наверное, не стоит этим заниматься у всех на виду, – выдыхает она, водит пальцем кругами по моему затылку и оглядывается на палатку.

– Хочешь, попробуем пробиться поближе к сцене? – спрашиваю я, чтобы не идти с ней в палатку, – я же знаю, чем все закончится. – По-моему, сейчас будет играть твоя любимая группа, помнишь, ты говорила.

Нова выгибает шею и нерешительно оглядывается через плечо на сцену:

– Не знаю, стоит ли оно того.

Люди вокруг сцены беснуются, многие девушки последовали призыву певца и разгуливают топлес. Вид и правда безобразный, еще года полтора назад меня бы никто в такое место не затащил. Но в жизни случается всякое, бывает и так, что заблудишься, окажешься вдруг в незнакомом месте и даже не помнишь, как туда забрел или свалился, – и не можешь найти дорогу обратно, и не знаешь даже, хочешь ли искать.

Я касаюсь ладонью ее щеки. Нова тут же смотрит на меня, наши глаза встречаются.

– Я рядом, и с тобой ничего не случится. Обещаю.

«Обещаю. Обещаю. Прости меня, Лекси».

Нова кивает, как будто верит мне безоговорочно, и я встаю, по-прежнему держась за ее бедра. Она хочет сползти с моих колен, но я крепче сжимаю ее голые ноги и поднимаю ее. Она изумленно ахает, когда я прижимаю ее к себе, крепко держа за ноги.

– Это чтобы ты не запаниковала и не села на землю, – говорю я и несу ее в толпу.

Сначала Нова как будто опасается чего-то, но потом скрещивает ноги у меня за спиной и крепко держит меня за плечи. Наклоняется ко мне и, закрыв глаза, трется носом о мой нос.

– Ты мне напоминаешь одного человека, – шепчет она, а я лавирую в толпе, протискиваясь к сцене.

– Да? – Я сворачиваю в сторону и пробиваюсь между двумя парнями, у которых на плечах сидят девчонки топлес. – Кого?

Ее глаза открываются, в них отражается свет от рампы.

– Так, одного человека.

– Может, расскажешь, что за человек-то? – Я наступаю на свой незавязанный шнурок, но удерживаюсь на ногах. Пахнет какой-то тухлятиной, кажется, затхлым пивом, солью, дымом и вообще всем, чем только может вонять.

– Пока нет, – качает головой Нова.

– Но когда-нибудь расскажешь?

«А будет ли у нас это когда-нибудь?»

– Может быть… когда-нибудь… когда смогу.

Дальше мы идем к сцене молча. Темно, звезды мерцают, дрожащие огоньки рампы высвечивают лица вокруг. Еще жарко, но уже веет легкий ветерок, и руки у Новы покрываются гусиной кожей.

Я подхожу ближе, насколько могу пробиться, и опускаю Нову на землю. Она смотрит на сцену, обхватив себя за плечи, а я стою, опустив руки. На сцену выходит новая группа и начинает играть песню, такую грустную и правдивую, что мне от нее не по себе. В ней поется о жизни и смерти, о том, что и жизнь, и смерть всегда с нами. О том, что, даже когда человек уходит, жизнь все равно продолжается, что бы мы ни делали.

В середине песни Нова закрывает глаза и начинает раскачивать бедрами в такт музыке, а ее губы повторяют движения губ певца.

– Люблю эту песню, – говорит она, не открывая глаз, закинув руки за голову.

Мои глаза прикованы к изгибам ее тела и ее потрясающим движениям.

– А я люблю на тебя смотреть, – шепчу я так тихо, что этого не слышит ни она, ни моя собственная совесть. Впиваюсь ногтями в ладони, стараясь удержаться от искушения положить руки ей на бедра и двигаться вместе с ней.

Но песня все звучит, и меня все больше и больше гипнотизирует Нова и то, как самозабвенно она танцует, хотя обычно такая сдержанная. На долю секунды я радуюсь, что я здесь с ней, и тут же смущаюсь и чувствую себя виноватым – я ведь должен хотеть быть здесь с Лекси. Мысли проплывают в голове одна за другой, длинные, несвязные цепочки мыслей, но вот они выстраиваются в другом порядке и начинают складываться в одно целое, и вдруг на один мимолетный, отравленный чувством вины, невозвратный миг я радуюсь, что мое сердце тогда решило забиться снова.

Я делаю шаг вперед, сам не зная, что меня толкает, но уже не сопротивляясь этому порыву. Обнимаю Нову, притягиваю к себе, закрываю глаза, и звук ее голоса ласкает мне слух. Она прижимается ко мне, и мы вместе раскачиваемся в такт музыке. Вот так бы и не открывать глаза никогда, чтобы не возвращаться в реальность. Я не пытаюсь целовать ее или лапать руками. Просто держу, не размыкая объятий, и мне так хочется узнать и понять ее, как еще никого и никогда не хотелось. На краткий миг я снова чувствую, что у меня есть какая-то опора, есть причина, чтобы дышать и жить.

Глава 14

Нова

Ночь как-то резко светлеет, и я теряю ощущение времени и пространства, а заодно и потребность считать все вокруг. Может, потому, что мы оба уже обдолбанные, может, это алкоголь и травка делают нас непохожими на себя, а потом все снова станет как раньше. Или мы просто захвачены музыкой, друг другом и тем, что эта ночь кажется нереальной, как будто сошла со страниц книги, где все герои получают свою волшебную ночь и никому не приходится потом за это расплачиваться.

Мы танцуем и поем несколько часов подряд, пот течет с нас градом, руки и ноги уже не слушаются, и Куинтон выводит меня из толпы, взяв за руку и сплетя наши пальцы вместе. Я то и дело на кого-нибудь натыкаюсь, на сцене какая-то группа неистово колотит по струнам, и все входят в раж: кричат, вопят, дергаются. Наконец Куинтон ставит меня перед собой, выбрасывает вперед руку, чтобы расчистить побольше места, отталкивает тех, кто попадается на пути. Многих это злит, и пока мы добираемся до палаток, на нас успевают несколько раз наорать. Мне это почему-то смешно, Куинтону тоже, и мы вваливаемся в палатку, покатываясь от хохота.

– Странно еще, что тебе никто не врезал, – говорю я, падая на спальный мешок, а Куинтон застегивает молнию на входе.

Тристана нет, я его не видела с тех пор, как Куинтон начал целовать меня на стуле у палатки. Я, правда, не очень-то задумываюсь о том, куда он делся – подумать бы хоть о том, куда меня саму несет. «К чему я иду? Что я делаю? Хочу я этого или нет?»

Куинтон оборачивается, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о низкий потолок. Он все еще без рубашки, сквозь тонкую ткань палатки пробивается лунный свет, в этом свете шрам у него на груди резко выделяется, а глаза кажутся угольно-черными.

Я пытаюсь понять, чту чувствую сейчас, страшно ли мне, и тут он становится на четвереньки и подползает ко мне. Мне приходится лечь, иначе мы стукнемся головами.