Бросив в очаг немного хворосту, старейшина Ноши — худощавый, но весьма жилистый старик, покрытый тёмным загаром, подвесил над огнём котелок. Присев рядом, он разложил перед собой кисеты с сушеными грибами и травами. Бросая в воду щепотки разных ингредиентов, Ноши, прищурив глаз, хитро посматривал в сторону Каганаз — гуна.
— И что тебя печалит? — наконец произнёс Ноши, размешивая закипающую воду длинным черпаком.
— Это не мой сын, и ты, старик, теперь это знаешь… — со скорбью в голосе произнёс Желтый Червь, смотря исподлобья на Ноши. — Не сочтет ли бог северных людей это оскорблением?
— Глупо считать всемогущих богов всемогущими, если они не могут ответить на то, что посчитают оскорблением для себя, — задумчиво произнёс Ноши. — Я думаю, что это было испытанием для тебя и твоей веры… Души, о которых рассказывают пастыри, лишь наездники наших тел…
Вождь поднял брови и округлил глаза.
— Что ты этим хочешь сказать? — Каганаз — гун внимательно посмотрел в глаза старейшине. — Что в теле этого ребенка заключена душа моего сына?
Ноши приподнял пунцовые полузакрытые веки, после чего закрыл их и еле заметно кивнул головой.
— Да, старик, ты прав! — довольный вождь вскочил на ноги. — Значит, это заметил не только я…
— Только присядь, — Ноши снова приоткрыл веки, — и выслушай мой совет, вождь…
Желтый Червь, приняв серьёзный вид, снова уселся на выделанную шкуру дикого животного.
— Не стоит об этом говорить людям, вождь… Они смертны и не понимают задумок высших сил, поэтому не ведают истины, открытой избранным. А избранные не были бы избранными, если бы истину познали абсолютно все…
Прошло два месяца с тех пор, как Акрит, чьи почерневшие руины превратились в жуткий памятник гражданской войны, потерял своё былое влияние на американском континенте. Звезда бывшей столицы, вычеркнутой из истории руками военных, померкла навсегда, оставив в летописях новой посткатастрофической эпохи Земли весьма заметный след.
За эти два месяца не произошло каких — либо значимых военных столкновений в связи с перестановкой во властных кругах, но вот политических событий, в корне повлиявших на всю дальнейшую историю, произошло довольно много. За это время Акритская метрополия, пораженная язвой гражданской войны, окончательно распалась на два враждующих лагеря: Североамериканскую Республику и Панатлантическую Конфедерацию.
Североамериканская Республика охватывала преимущественно сырьевой запад североамериканского континента. В неё вошли такие округи расколотой метрополии, как: Эритея, Виктория, Борей, Пир и Иерихон. Когда в Викторию, охваченную гражданскими волнениями, Ульрих Рыжебородый ввел военные подразделения республиканской народной армии, он жестко подавил уличные беспорядки.
Патрик Мендоза, едва встав на ноги после лечения, немедленно распорядился собрать парламент. Естественно, за таким решением стояла его сестра, понимающая в государственных делах побольше своего старшего брата. Именно Кристина Руфо, потерявшая в беспорядках собственное дитя, позаботилась о том, чтобы придать власти брата больше легитимности в политическом свете.
Когда на Виктории собрались парламентарии со всех городов, контролируемых республиканцами, Патрик узнал в большинстве делегатов бывших товарищей по несчастью, сидевших с ним в блоке А «Социального лепрозория». Такой состав парламента не только поддержал все предложения Мендозы, в частности, присвоил Виктории статус столицы Североамериканской Республики, но и наделил самого Патрика диктаторскими полномочиями на неограниченный срок «в связи с военным положением и действием деструктивных контрреволюционных сил на территории молодого государства».
В Панатлантическую Конфедерацию вошли города восточного побережья, имевшие выход к Атлантическому океану: Нант, Корнуэл, Даутсон, Сайбург и Тайрин. Все они оставались независимыми друг от друга, но подчинялись Высокому Сенату — наднациональной надстройке, который избирал из своих рядов Председателя на пятилетний срок. Первым председателем стал глава оружейного консорциума «ACN» Говард Браун, что, впрочем, было довольно предсказуемо, так как именно Говард был вдохновителем идеи создания Конфедерации.
Если идеологически враждующие стороны и готовы были примириться, сея «разумное, доброе, вечное» на вверенных территориях по собственным лекалам, то вопрос о статусе заокеанских колоний в Западной Европе оставался открыт.
В период колонизации Западной Европы, который начался при правлении Третьего Императора Лонгина Реформатора, коренные, преимущественно сельскохозяйственные общины Западной Европы, не имевшие централизованного управления, были оттеснены колонистами метрополии в безжизненный район падения одного из частей астероида «Анубис». Ввиду этого, на дальних границах протекторий постоянно создавались очаги напряженности, закулисно подпитываемые Московией, опасающейся того, что со временем, окрепнув, протектории смогут расширить своё влияние до сам ого Урала. Поэтому на случай полномасштабной войны на складах военных баз колонистов хранилось очень много оружия, медикаментов и консервированного продовольствия. В ситуации, когда оружейный Нант и биотехнологический Даутсон были настроены к Республике весьма враждебно, иметь в союзниках бывшие протектории стало для восставшего запада делом стратегической важности.
В самом названии «Панатлантическая» конфедератами был заложен посыл о том, что данное государственное образование имеет свои виды на колонии Западной Европы, лежащие за Атлантикой, и считает их своей собственностью. Но сами колонии не желали добровольно вступать в Конфедерацию, лелея мысль о независимости, поэтому вопрос об их статусе был поднят на переговорах между Республикой и Конфедерацией, которую инициировала Кристина Руфо от лица диктатора Патрика Мендозы…
* * *
— Худой мир лучше доброй войны, — Кристина, стоя на трибуне Высокого Сената Панатлантической Конфедерации, процитировала по памяти древнеримского политика и философа Марка Тулия Цицерона, чем, собственно говоря, и закончила речь, обращённую к высшему органу власти конфедератов.
Трибуну, как и выступающую на ней женщину, освещал яркий свет направленных на неё прожекторов, подвешенных в центре прозрачного купола. Сам стеклянный купол, похожий по замыслу архитектора на бутон раскрывающегося цветка с кристально чистыми лепестками, был верхней частью здания Высокого Сената, стоящего в самом центре города Нанта. До гражданской войны этот комплекс служил дискуссионной площадкой гильдии инженеров, составляющих интеллектуальный стержень города. Теперь в эти стены пришла другая риторика, сменившая разговоры о научно— исследовательских проектах на политические дебаты.
— Не скрою, сеньорита, ваше стремление к миру весьма похвально, — произнёс председательствующий Говард Браун, занимавший центральное кресло, расположенное прямо напротив трибуны, — но некоторые пункты вашей речи противоречат концепции нашей Конфедерации…
Сенаторы, сидевшие в зале на креслах, расставленных полукругом в несколько рядов, одобрительно закивали, выражая поддержку Брауну.