Королю Людовику, который через несколько месяцев сам планировал напасть на Неаполь, все стало кристально ясно: если папа не получит желаемого, его сын добудет это за него. Он вспомнил его на охоте: руки густо измазаны в крови кабана. А чего стоила его брачная ночь! Такого человека любой захочет иметь в союзниках. По сравнению с этим отважным, талантливым человеком вся остальная Италия казалась скопищем слезливых девственниц.

Поэтому Людовик взял свое королевское перо и как ножом отрезал веревку, на которой держал герцога Феррары. Если Эрколе д’Эсте и правда не может допустить мысли об этом браке, пусть в ответ потребует от Александра чего-нибудь поистине неосуществимого. Король даже сам предложил несколько вариантов того, что стоит попросить у папы в обмен на свадьбу.

Что касается французских невест, увы, в настоящее время подходящих партий нет.

Эрколе д’Эсте получил эти вести, когда находился у одной из своих любимейших женщин – праведной сестры Луизы (герцог был набожным тираном и коллекционировал провидцев с не меньшим рвением, чем композиторов и архитекторов, хоть и пытался на них экономить).

– Похоже, тебе все-таки придется жениться на этой шлюхе Борджиа, – сказал он сыну, которого пришлось буквально силой вытаскивать из подвала с его любимой оружейной кузницей. – Это победа прагматизма над честью.

– На самом деле ничего не имею против, – ответил Альфонсо, вытирая черными от грязи руками еще более черное лицо. Он был из тех людей, которым место скорее у горна, чем при дворе. – Только если она не уродина и с ней не придется нянчиться.

Герцог покачал головой. Двор Феррары считался самым утонченным во всей Европе, а его первенец предпочитал играть с оружием. Что ж, зато у него будут деньги, чтобы возвести любую крепость, когда они оберут этих Борджиа до нитки.

И Эрколе принялся составлять свой список требований.

Глава 58

– Да он торгуется, как базарная баба! – взорвался Александр, когда представители д’Эсте покинули комнату. – Сколько теперь?

Буркард и секретари углубились в подсчеты.

– С замками Павии и Пьеве и приходами для брата Альфонсо – кардинала Ипполито, а также со всеми драгоценностями и приданым наличными получается… почти четыреста тысяч дукатов.

– Кровососы! Ты известный скупердяй, Буркард! Мы сможем как-то умерить их аппетиты?

– Нет, если ваше святейшество хочет, чтобы брак состоялся, а леди Лукреция к тому времени еще не вышла из детородного возраста, – пошутил Буркард – большая редкость для него. Впрочем, улыбка вышла такой, будто губы были крепко сшиты вместе.

– Ха! Чем старше семья, тем более непомерна жадность, да? Все же смею сказать, эта сумма не покажется столь большой, когда мой внук будет править Феррарой. – Александр усмехнулся. Несколько недель назад он отпраздновал семидесятый день рождения и чувствовал небывалый прилив энергии.

Буркард вернулся к цифрам. Поскольку вице-канцлер Сфорца все еще находился в тюрьме, большая часть финансовой работы легла на плечи церемониймейстера, и теперь он сполна вкусил все радости папского недовольства. Ватикан в то время тратил огромное количество денег. Приходилось оплачивать войну Чезаре, а кроме того, шли разговоры о крестовом походе на турок, и половина французской армии раскинула лагерь в предместье Рима, готовясь к нападению на Неаполь. Воспоминания о последнем вторжении французов были еще сильны в памяти римлян, и Александр твердо решил не пускать их в город, но ему пришлось снабжать их всем необходимым, чтобы они не разграбили близлежащие деревни. В журнале Буркарда появилось множество записей о хлебе и рыбе, но ни слова о том, как сократить расходы.

Тем не менее французы все же заявили о своем присутствии. Их командиры вновь проявили благородное участие в судьбе Катерины Сфорцы, и король Людовик настоял, чтобы ее освободили и отправили в изгнание во Флоренцию.

– Эта женщина может отправляться на все четыре стороны, если и она, и ее дети подпишут отказ от всех прав на Романью, – с готовностью отозвался папа римский.

Катерина, чьи волосы без ее особых красок и зелий за это время стали совсем седыми, все подписала и была выпущена из темниц замка Святого Ангела. Она часто играла по-крупному и знала: чтобы выжить, нужно уметь не только побеждать, но и проигрывать.

Едва она уехала, как на ее место доставили двух братьев Манфреди из Фаэнцы, которые в последние месяцы якобы путешествовали с армией Чезаре. По одному врагу за раз. Единственным грехом молодого герцога было безмерное обожание его горожан, а следовательно, на свободе он представлял опасность. Чезаре нагло нарушил обещания, что почти никого не удивило. В политике давно принято прикрывать свою спину, а пренебрежение нравственными принципами изобрели задолго до Борджиа. Всего несколько месяцев назад в Перудже половина правящей семьи Бальоне зверски убила другую половину прямо в постелях, воспользовавшись в качестве прикрытия свадебными торжествами. Разумеется, за этим последовал большой дипломатический скандал, однако за закрытыми дверями все восхищались столь безрассудно смелым деянием. В сравнении с этим братьям Манфреди неслыханно повезло – они остались живы. Впрочем, мало кто согласился бы поставить на то, что это надолго.

Чезаре вернулся домой без лишнего шума. У него было много дел и плохое настроение. Ему предстояло выплатить долг французскому королю, и, померзнув зимой, теперь он должен был жариться летом. В середине июля его войска присоединились к французской армии и двинулись на Неаполь. Жара стояла такая, что пот лился с вооруженных до зубов солдат ручьями. С юга на подмогу шли испанские войска. Сопротивление оказала лишь крепость в Куре; ее жестоко разгромили. Через несколько недель все было кончено. Дом Арагонов стерли с лица земли, а несчастного короля Федериго отправили в изгнание во Францию, где он, по крайней мере, оказался в компании своей дочери Карлотты. А ведь насколько иначе могла бы сложиться его жизнь, заставь он ее выйти замуж за Чезаре Борджиа!

Эрколе д’Эсте – разумеется, не единственный, кто размышлял о преимуществах брака, – нашел успокоение, пересчитывая нули в сумме денежного приданого, и написал отдельно папе, а затем Чезаре, что он в восторге от предстоящей свадьбы.

А в Риме слуги Лукреции убирали на полки фаянсовую посуду и вновь доставали серебряные блюда. Хоть год еще и не прошел, траур закончился. Надев яркие одежды и драгоценности, Лукреция увидела в зеркале совершенно незнакомую молодую женщину. Грусть прошла, ее место заняла тихая сознательная решимость. Но светиться она так и стала.

* * *

Лукреция и Альфонсо. К несчастью, ее нового мужа звали так же, как предыдущего. К еще большему несчастью, внешностью он сильно от него отличался. Его портрет прибыл, когда переговоры уже подходили к концу. Неужели она и правда однажды встречалась с ним? Даже совсем молодая девушка не смогла бы забыть такого уродца! Удивительно, что придворный художник не лишился работы. В двадцать пять Альфонсо д’Эсте был коренастым мужчиной с телом уличного хулигана, квадратной челюстью, крупным носом, густыми бровями и щеками, румяными от морозного зимнего тумана, стелющегося над рекой По. Сплетничали, что сильнее пушек он любит лишь женщин, – всех, кроме своей жены. Его первый брак с Анной Сфорцей закончился ее смертью вскоре после рождения ребенка. Младенец тоже не выжил. Анну выдали за него в пятнадцать лет; поговаривали, что он обращался с ней так, что смерть показалась ей счастьем.