– Хватит! – Александр терял терпение. – Что сделано, то сделано. Вопрос в том, что же делать дальше?
Он посмотрел на Чезаре.
– Без Браччано это не победа, отец.
– Но и не поражение. В наших руках десять других замков. И мы можем вести переговоры. Они предпочтут расплатиться деньгами, а не кровью.
– А герцог Урбино?
– Ба! У него полный город жителей. Если они любят своего господина, то изыщут деньги, чтобы заплатить выкуп.
– Он занимает высокое положение в обществе, другие принцы уважают его. Мы превратим союзника во врага.
– Врага, который не в состоянии драться. Это сможет послужить уроком для остальных.
Хуан пристыженно склонил голову.
– Я готов вернуться на поле боя, отец, – сказал он, театрально поморщившись. – Мы потеряли всего шестьсот человек. Я снова могу взяться за оружие. Я уверен.
– Уверен?
Он закашлял и снова скривился.
– Да, да. Я могу.
Александр посмотрел на Чезаре, но лицо старшего сына по-прежнему ничего не выражало.
– Очень хорошо… тогда поговорим об Остии.
Остия. Маленькая крепость, но как много она значит. Стратегически важный замок кардинала делла Ровере в устье Тибра находился в руках французов с тех пор, как тот бежал из Италии. Сейчас он являлся последним оплотом их власти на итальянской земле. Чтобы обеспечить себе победу, папа призвал на помощь испанцев, армию под предводительством Гонсало де Кордовы, который должен прийти с юга и подавить последнее сопротивление. Он был уже в пути.
– Он величайший генерал нашего времени, сын мой. С одной стороны его пехотное войско, с другой – наша артиллерия. У французов не останется ни единого шанса. Разве не так, Чезаре?
– Да, пока ты делаешь в точности то, что тебе говорят, братишка, – сказал Чезаре, не в силах на этот раз сдержать уже давно играющую на губах холодную улыбку. – Это все, что от тебя требуется.
* * *
Так и случилось.
Александр в своей личной капелле смеялся и плакал, вознося благодарность Деве Марии за неоднократную помощь: защита Хуана от смертельных ран и падение Остии – лишь два последних примера. Терзающие его некогда сомнения улетучились, он был опьянен моментом. Бог благоволит тем, кто не упускает шансов. Даже нога теперь не беспокоила его так сильно. Он позвал Буркарда и отдал распоряжения по поводу последующих церемоний. Этого события он ждал очень долго: в семье Борджиа появился свой герой войны.
Награждение состоялось в личных покоях папы, среди кардиналов и сановников. Первым для получения награды вперед выступил ветеран Гонсало де Кордова. Ему досталась золотая роза – такая же, что была подарена французам перед тем, как они получили отказ. Затем, расплывшись в улыбке, папа повернулся к своему сыну. Тот сделал шаг вперед и получил в награду пожизненное звание герцога Беневуто и отвоеванные Кордовой земли вокруг Неаполя.
Последовавшие аплодисменты перемежались удивленными ахами. Все в зале знали, что победа принадлежит Кордове, а не герцогу Гандийскому. Одно дело, когда командующий получает в награду трофеи собственной военной кампании, и совсем иное, когда эти трофеи достаются кому-то другому.
Сам же Кордова не выказывал никаких эмоций. Человек средних лет, он выжил во многих переделках и прославился, завоевав Гранаду, а после мудро помог в проведении мирных переговоров. Как и многие испанцы, он гордился тем, что был человеком чести, думал о Боге не меньше, чем о славе, и испытывал отвращение, чувствуя струившийся по коридорам Ватикана запах разврата. Но он собирался дипломатично помалкивать, пока не сможет доложить обо всем своим монархам. И лишь вернувшись на родину, он рассказал им все без обиняков: папство, может быть, и в руках испанцев, но Александр в первую очередь заботится о своей семье, а уж потом о церкви.
Не он один понес молву по миру. Присутствовавшие на церемонии послы позже в красках описывали произошедшее, комментируя, по своему обыкновению, быстрое становление в Италии династической власти и растущее влияние семьи Борджиа, которая все глубже запускала руки в дела королевства Неаполь. Но истинно зоркий глаз мог прочесть между строк, что в то время как явным гонениям подвергались Орсини, Колонна и другие семьи, страдающие под властью Борджиа, внутри самого этого рода тоже накапливалось напряжение. И когда Изабелла д’Эсте у себя за столом в Мантуе читала одно из скандальных посланий из Рима, у нее промелькнула мысль, что сыновей папы, как ни старались они это скрыть, гложет зависть друг к другу.
Удостоиться почестей за победу, которую, как всем известно, одержал другой, не проще, чем вынести бремя настоящей славы. Хуану же удавалось ничего не замечать. Рим стал его игралищем. Он болтался по вечеринкам, едва замечая ухмылки и подмигивания, которыми обменивались у него за спиной, а в Ватикане папа так сильно радовался триумфу семьи, что политик в нем уступил место счастливому отцу.
На улицах атмосфера накалялась. Остия пала под напором папских войск. Гроб с останками Вирджинио Орсини пронесли на глазах у всего Рима к месту его последнего упокоения в Браччано, вслед за ним шла небольшая армия его разгневанных сторонников. С наступлением сумерек на площадях стали собираться агрессивно настроенные молодые люди в надежде подраться на кулаках или на ножах. И дело не только в Орсини. С укреплением власти Борджиа планы Колонна и Гаэтини тоже пошли прахом. Влиятельные семьи на протяжении многих веков властвовали в Риме, и когда баланс, как сейчас, нарушался, в городе начинались волнения.
Хуан тем временем не думал ни о чем, кроме развлечений. Его знак отличия, быстро заживающая рана давала ему лишний повод скинуть рубашку перед любой понравившейся девушкой. Целая армия профессионалок, вероятно, раздели бы его сами и совершенно бесплатно, таков уж был его статус, однако он искал себе задачки посложнее. Его возвращение ко двору прошло не совсем так, как он ожидал, ведь Санчу занимали другие проблемы, и она не горела особым желанием броситься к его ногам. В Неаполе умер ее сводный брат, король Ферранте, и охватившая ее великая печаль удивила всех. За последние месяцы Санча заметно повзрослела. Страсть к Чезаре и обожгла, и очистила ее, и теперь она скучала по дому и нуждалась в мужчинах, которые, как брат, дарили ей ощущение безопасности, а не заставляли пылать. По мере наступления лета при дворе все чаще стали устраивать приемы и танцы, но она предпочитала оставаться в спальне, где они с Джоффре играли в карты или другие азартные игры. В кровати, в минуты печали, он с радостью нежно утешал ее, а не разыгрывал из себя похотливое животное. Однажды утром фрейлины Санчи нашли их в объятьях друг друга, похожих на спящих щенков, трогательных и милых.
Хуан, однако, не привык к тому, что женщина ему отказывает. Однажды вечером за ужином он намеренно сел между Санчей и Джоффре. Разговор становился все фривольнее, и Хуан попытался прощупать под юбками девушки степень ее сопротивления. Она отстранилась, он упорствовал. Тогда Джоффре взял блестящую серебряную вилку, новое модное оружие, более жестокое, чем нож, и вонзил ее брату прямо в тыльную сторону ладони.