Однако она не хотела плакать. Как и в ту ночь в Пезаро, когда она уличила Джованни, зла она была не меньше, чем опечалена, ведь ни тогда, ни теперь ее вины в происходящем не было. Муж ее тогда это понял. Он встал со стула и обнял ее, обнял и назвал своей женой, своей любимой женой Борджиа. Вот только слова эти оказались горче полыни. Любимая жена Борджиа. Вот кем она всегда будет. Отравленным подарком. Слишком сложной и слишком опасной для любого мужчины.
Теперь она плакала не только по своему прошлому, но и по будущему.
– Ты не понимаешь, Чезаре. Пусть по-своему, но он любил меня. Или пытался полюбить. А если я подпишу это, то мне придется идти в суд и лгать. Лгать! Перед лицом церкви. Перед Богом.
– Все не так серьезно, как тебе кажется. Это просто формальность.
– Клясться в церкви! Формальность? А что насчет проверки? Ведь они станут проверять меня. Или это тоже формальность?
– В какой-то мере да. Все будет происходить за закрытыми дверьми. И повитуха обнаружит то, что мы от нее потребуем.
– Но они ведь будут проверять меня, так? Они тоже солгут? Ведь я больше не девственница, Чезаре.
При этих словах он вздрогнул, глаза его неожиданно похолодели.
– Ах, святой Иисусе, как бы я хотела ею быть, – вырвалось у нее, а затем она снова всхлипнула, пытаясь справиться с жалостью к себе и болью. Он притянул ее к себе и крепко обнял, а она вся обмякла и спрятала голову у него на груди, продолжая плакать.
– Ш-ш…. Тихо, – шептал он, убаюкивая ее в своих объятьях. – Не думай об этом. Все будет хорошо. Никто не обидит тебя. Я никогда этого не допущу. Ты ведь знаешь.
Но чем отчаянней она пыталась остановиться, тем сильнее текли слезы, будто заменяя все слова, которые она не могла произнести. Об унижении, о том, как тяжело жить рядом с людьми, которые, в отличие от тебя, испытывают желания, о том, каково это – быть женщиной, которую боготворят, но не любят. Что бы ни значило это слово. Слезы пропитали бархат его камзола, он чувствовал через ткань ее горячую, влажную кожу. В его объятьях она всегда ощущала себя в безопасности. Ее красивый, сильный старший брат. Он на столь многих наводил страх… а с ней был всегда нежен, как любовник.
– Ну, вот. Смотри. Тебе уже легче. – Слезы стихали. Чезаре погладил ее волосы и чуть отстранился, убрал локоны с лица. – Помнишь, когда ты была маленькой, ты часто боялась спать одна и бежала через всю комнату ко мне в кровать? Помнишь, что я говорил тебе? Никто не обидит тебя. Я не позволю. Помнишь?
Она кивнула и улыбнулась сквозь слезы.
– Ты говорил, что у тебя есть меч и что даже если под моей кроватью демон, ты пронзишь его. Затем ты зажигал свечу, и мы вместе шли и смотрели под кровать. Но там никогда никого не было. Ты говорил, что они знают, что ты идешь, и убегали.
– Так и было.
– А утром слуга находил нас спящими вместе и рассказывал об этом тете Адриане, а она сердилась.
– А мы не обращали на них никакого внимания, – засмеялся он, убирая с ее лба на место еще один локон. – Смотри. Я здесь, и ничего не изменилось. Здесь нет демонов. Нечего бояться. Я не позволю им обидеть тебя. Никогда.
Лукреция тяжело вздохнула, слезы высохли, она успокоилась.
– Я люблю тебя, брат.
– И я люблю тебя, сестренка. – Чезаре поднял правую руку и коснулся пальцами губ в знак поцелуя.
– Ах! – Она тихонько засмеялась, затем ответила ему тем же жестом. Теперь они оба улыбались. Чезаре взял в руки ее голову, чуть наклонил к себе и поцеловал в лоб, почти как отец ребенка. Затем в обе щеки. А потом легонько коснулся губ. Он чуть отстранился и посмотрел на нее. Лицо Лукреции, такое открытое, залилось румянцем; она замерла – возможно, лишь потому, что он крепко держал ее в объятьях.
– Чезаре… – сказала она, чуть вздохнула, и тут он снова поцеловал ее. Только теперь его поцелуй был дольше. Язык Чезаре двигался вдоль ее губ, а затем мягко проник ей в рот. Она тихонько застонала, но не воспротивилась. Глаза ее были крепко закрыты, а рука повисла в воздухе, не касаясь его, будто она не знала, куда еще ее деть. Он на секунду оторвался от нее.
– Все в порядке, – сказал он очень нежно. – Тебе нечего бояться, моя красавица сестра, моя любовь.
Но стоило ему вновь потянуться к ее губам, как она вздрогнула, словно очнувшись от страшного сна.
– Чезаре, нет!
Лукреция пришла в неописуемое волнение, а увидев, что Чезаре не отступает, по-настоящему разозлилась. Теперь она пыталась оттолкнуть его:
– Нет, нет, мы не можем….
Внезапно он отпустил ее, она вскочила и отпрянула от него. Он откинулся на спинку кресла, на его лице играла странная тень улыбки. Она стояла и смотрела на него сверху вниз, прерывисто дыша. Он поднял руки, показывая, что сдается. Этот жест она хорошо знала еще с детства.
– У тебя самые сладкие губы на свете, Лукреция, – как ни в чем не бывало сказал Чезаре. – Они такие сладкие, что заслуживают того, чтобы их постоянно целовали. И только брат, любящий тебя… – он чуть запнулся, – так сильно, как я, имеет на это право.
– Я… Тебе следует уйти. Я… В любой момент ко мне может прийти Санча. Мы договорились вместе заняться шитьем, и будет лучше, если вы с ней не встретитесь.
Чезаре внимательно смотрел на нее. Разумеется, он ни капельки ей не поверил, и она это знала.
– Очень хорошо. – Его взгляд упал на смятый документ, который лежал перед ними на маленьком деревянном столике. – Но сначала ты должна подписать это.
Она посмотрела на свое заявление, лес острых букв, написанных идеальным почерком. Затем взяла ручку и быстро, без раздумий, окунула ее в чернила и написала свое имя. Лукреция Сфорца Борджиа. И поставила изящный росчерк.
– Вот видишь, я ведь говорил, что ты сразу почувствуешь себя лучше. – Чезаре потянулся за документом. Она ничего не ответила, но вместо того, чтобы отдать его брату, кинула на стол.
– Бери. И отдай его сразу папе. Он будет очень рад. Мне… мне нужно побыть одной, – сказала она. Свою ложь про Санчу она уже позабыла. – Я хочу, чтобы ты ушел. – И по тому, как дрогнул ее голос, Чезаре понял, что лучше не медлить.
Он встал.
– Ничего особенного не произошло, Лукреция. Просто миг любви, вот и все. – Хоть слова его лились беспечно, что-то в нем выдавало напряжение. Он направился к двери, двигаясь будто в трансе. Напоследок он обернулся и сказал: – С тобой точно все будет хорошо?
Она кивнула. Но, опустив голову, обратно не подняла.
Дверь за ним закрылась, а она все сидела, сложив руки на коленях, и смотрела в пол. Потом поднесла пальцы к губам, будто ожидая почувствовать на них горящую отметину, которую он мог там оставить. Затем скользнула пальцем в рот.
– Пантисилея! – крикнула Лукреция, вскочив на ноги. – Пантисилея!