– Нет нужды воевать, герцог Валентино. Мы здесь, чтобы сдать вам город.
Чезаре постарался не выдать своего удивления.
– И что же сподвигло славных жителей Имолы принять столь мудрое решение?
– Мы слышали о великодушии, благоразумии и честности герцога. И хотим вверить себя в ваши руки.
– А ваша правительница? Что она думает о столь щедром подарке, который вы преподносите от ее имени?
– Катерина Сфорца уехала в Форли десять дней назад, оставив город на меня и губернатора Диониджи да Налдо.
– Что ж, еще один славный воин. – Чезаре помолчал. – Он не пришел с вами?
Сассателли покачал головой:
– Нет. Как губернатор он выполняет также обязанности смотрителя замка. – Он чуть помедлил, а затем продолжил: – Его дети в заложниках у герцогини.
– Ясно. – Чезаре посмотрел на своего французского союзника. – Тогда мы должны позаботиться, чтобы сдача города не навредила им. Наши пушки будут на позиции послезавтра. Нам нужно знать, какие из стен самые слабые.
– Несколько лет назад их восстанавливал отличный плотник… я уже поговорил с ним.
– Замечательно.
– Мой господин, Имола сильно сожалеет о том, что подняла мятеж против его святейшества. Это случилось не по нашей воле. Мы действовали с подачи Сфорца.
– Я знаю, Сассателли. – Он встал, подошел к посланцу и положил руки ему на плечи. – Будьте покойны, я пришел не для того, чтобы сменить одного тирана на другого. Вы отдаетесь в руки церкви, и отныне правление станет честным, а вы, как отличный воин, получите возможность снискать себе славу. – И он одарил его своей самой очаровательной улыбкой.
Возвращаясь к столу, Чезаре заметил на лице француза кривую усмешку.
– Что? Ты предпочел бы бойню?
– Разумеется, нет, – отмахнулся он. – Я слишком ценю свое бренное тело. Честно говоря, мой дорогой герцог, нет страны более подходящей для ведения войн, чем Италия. Все тут такие… разумные, когда требуется избежать кровопролития.
– Полагаешь, мы трусы?
В ответ д’Алегре закусил губу, будто не желая вступать в спор.
– Думаю, они просто трезво смотрят на жизнь и знают, когда правитель не стоит того, чтобы за него воевать.
– Или считают, что другой будет лучше, – сказал француз, зная, в каком восторге его король от этого самоуверенного молодого солдата. – Как бы то ни было, что хорошо для народа, не всегда хорошо для армии.
* * *
Только сильное желание Чезаре сделать военную карьеру не позволило ему обидеться на покровительственный тон д’Алегре. Он знал, что этот ветеран французской интервенции в Италию порядком оскорблен тем, что ему приходится воевать бок о бок с неопытным двадцатичетырехлетним юнцом. Он изо всех сил старался выказать ему свое уважение, ведя бесконечные разговоры о войне и упиваясь историями о сражениях, которые потом, когда все уже спали, он раз за разом прокручивал в голове. Он многому научился. Но не все можно познать из чужого опыта. Настроения в армии ему вполне понятны. Чезаре, как и каждому солдату, хотелось вступить в бой. Пожалуй, ему этого хотелось даже больше, ведь он надеялся проявить себя, но он доверял политическому чутью отца: так много городов нужно взять за столь короткое время, что сейчас следует обуздать свои амбиции и проявить терпение. В последние дни ходили слухи, что Людовико Сфорца собирается вернуться в Италию. Если король поймет, что его есть кому поддержать, он отзовет свою армию, и великому плану Борджиа придется обождать.
Взять Имолу удалось быстро. Руководствуясь информацией, полученной от плотника, войска пробили северную стену крепости всего за день, и да Налдо, не получив запрашиваемых подкреплений, сдался и принял предложение поступить на службу Борджиа. Если выяснится, что его детей зарезали, у него, по крайней мере, будет возможность отомстить: семья – единственное, ради чего стоит пойти на убийство.
После того как город и его самые влиятельные семьи поклялись в преданности папе и согласились передать правление Борджиа, армия двинулась к Форли. Приближалось Рождество, и Воительница уже подготовилась к их приходу, забаррикадировавшись в огромной крепости Равалдино, расположенной внутри городских стен. Уверенные в том, что никогда уже не увидят ее в гневе, городские сановники выехали им навстречу, чтобы предложить капитуляцию. Солдаты, радуясь возможности поспать в теплых постелях, ускорили шаг и прибыли раньше артиллерии.
Триумф победы омрачила отвратительная погода: проливной дождь хлестал по улицам. С башен крепости по марширующей армии изредка палили пушки. Дисциплину удалось поддерживать лишь до тех пор, пока солдаты не расквартировались, но к тому времени, как подоспела артиллерия, ситуация стала плачевной. Как обычно, тон задавали швейцарцы и гасконцы, отказываясь платить за то, что могут получить даром. Шесть месяцев в дороге, да и Рождество на носу. За первыми криками ограбленных жителей последовала волна насилия, которую д’Алегре не особо пытался остановить.
– Кем они себя возомнили, черт бы их побрал! – направил Чезаре свой гнев на Микелетто. – Я обещал правителям этих городов, что подобного не случится.
– А что сказал д’Алегре?
– А что, ты думаешь, он сказал? «Какая непррыятность!» – Чезаре скривил губы, передразнивая его. – «Солдуаты всегда ведут себя таким образом во время войны». Поверь, если бы мы не нуждались в них так сильно, я и сам бы их ограбил. Только представь, как она радуется, пока ее горожан убивают за то, что они ее предали.
– Да ладно, если она действительно так умна, как о ней говорят, то ее сейчас должен больше волновать размер пушек, атакующих ее стены. – Микелетто одарил господина своей неповторимой уродливой ухмылкой. – Вы ведь знаете, что говорят о ней солдаты? Что у нее между ног острые зубки, и насладиться ее телом можно, только имея железный член и стальные яйца.
Это была лишь одна из многих ходящих по лагерю непристойностей; кое-какие писали на бумаге, заворачивали в нее камень и кидали из пращи через стену. Неизвестно, читала ли эти послания Катерина. Ей никто не указ. Бывшие горожане рассказывали, что вокруг главной башни крепости у нее построен дворец с расписными потолками и плиткой на полу и летней верандой, украшенной фресками с изображением виноградных лоз. Он окружен фруктовыми деревьями и огородами с травами для ее драгоценных косметических средств и мазей. Каждый раз в сумерках она являла себя миру, прохаживаясь по крепостной стене между башен, и заходящее солнце создавало ореол света вокруг ее непослушных распущенных волос, сверкало на ее броне и обнаженном мече. Возящиеся с пушками артиллеристы наблюдали за этим зрелищем с нескрываемым восхищением, да и французские офицеры не отставали. Те, кто надеялся заглянуть ей под юбки, были разочарованы. Она отправила своих детей, даже младшего, едва ли год от роду, в безопасное место и, похоже, не планировала заводить новых.
Перед тем как приступить к решающей бомбардировке, Чезаре сделал попытку вступить в переговоры.