– Вы чувствуете себя обманутым, – сказала Амалия, – но давайте все же договорим до конца. Вы были влюблены не в графиню, а в образ, который она старательно создавала. Это все равно что влюбиться в актера, который играет положительного персонажа, а потом выяснить: в жизни он полон недостатков.

– Нет, – упрямо покачал головой Антуан.

– Да, да, – настаивала Амалия. – И чем раньше вы это поймете, тем лучше будет для вас и вообще для всех. – Она прищурилась. – Кстати, что сказала ваша тетушка, когда обо всем узнала?

– Вы никогда не угадаете, – проворчал Антуан, насупившись. – Она сказала, что в какой-то степени понимает графиню – ведь та хотела защитить своего единственного родственника, а потом добавила, что людей все равно убивать нельзя. Даже Жерара, который ей никогда не нравился.

– Ваша тетушка – замечательная женщина, – серьезно сказала Амалия. – Надеюсь, вы будете навещать ее почаще.

– Это вы к чему? – подозрительно спросил Антуан.

– Так, к слову пришлось, – пожала плечами баронесса Корф. – Не забудьте, что я жду от вас список владельцев яхт.

Глава 12
Имя с секретом

– Значит, Мэтр приплыл на остров Дьявола на яхте? – спросил Фредерик.

– Да, и раз уж вы находились на маяке, может быть, вы сумели что-нибудь заметить? Какую-нибудь яхту, которая шла к острову, например… Лично я ничего подобного не запомнила.

Но Фредерик сконфуженно признался, что просто-напросто заснул и все проспал, а пробудился только тогда, когда Мэтр и его сообщник уже беседовали внизу.

– Потом, когда я побежал вас спасать, мне было уже не до того, чтобы смотреть на море… И погода в тот вечер была просто отвратительная!

– Ну, ничего, – сказала Амалия, успокаивая улыбкой своего собеседника. – Так или иначе, Мэтра я найду, потому что не думаю, что много яхт курсировало в это время вдоль бретонского побережья.

Сидя за столом, Фредерик сжимал и разжимал свои длинные пальцы, машинально передвигая чашку. Наконец он не выдержал.

– А когда вы наконец его найдете, что вы с ним сделаете? – скороговоркой выпалил он.

Он боялся, что его собеседница рассердится, но ничего подобного не произошло.

– Ничего, – ответила Амалия на вопрос Фредерика. – Ничего хорошего, – безмятежно уточнила она.

И так как ей все же не хотелось обсуждать этот вопрос, она перевела разговор на другую тему.

– Вы видели статью в «Утре» о том, что президент вас помиловал? Но это означает только, что смертный приговор будет заменен на пожизненное заключение, если вас найдут.

– В той же статье я прочитал, что мое местонахождение до сих пор неизвестно, – улыбнулся Фредерик, и Амалия впервые заметила, что на щеках у него ямочки. На ее памяти он впервые улыбался так беспечно, так широко. – Некоторые, кстати, считают, что я утонул в шторм, когда пытался уплыть с острова Дьявола.

– Пусть считают, – сказала Амалия. – Бреваль, конечно, понял, что вы живы, и инспектор Молине тоже отлично осведомлен об истинном положении вещей, но посторонним знать правду уже не обязательно. Не обессудьте, Фредерик, но, пока я не отыщу Мэтра, вам придется сидеть в особняке и скучать в моем обществе…

Путаясь в словах и по десять раз повторяя одно и то же, художник заверил свою собеседницу, что он никогда не скучает в ее обществе, а совсем наоборот, и вообще… Видя, что он запутался и покраснел, Амалия сжалилась над собеседником и перевела разговор на достоинства пирожных с лимоном, которые им доставили на обед в этот день.

Вообще-то Фредерик сказал истинную правду – он никогда не скучал, если Амалия была рядом, пусть даже в соседней комнате или на другом этаже особняка на Анжуйской улице. Эта женщина завораживала его – читала ли она роман или просто сидела у камина, глядя на золотистые блики своими странными золотистыми глазами, говорила ли о каких-то повседневных мелочах или обсуждала с Ломовым какие-то свои дела, в которые не посвящала художника, душу Фредерика грел сам факт ее присутствия. Она поверила ему тогда, когда ни одна живая душа не сомневалась в его виновности, она помогала ему, поддерживала и более того – это ее усилиями была разорвана страшная паутина лжи, которая едва не привела его к гибели. Наверное, Фредерик давно бы бросился к ее ногам и признался в своей любви, но Амалия поставила себя так, что он даже не смел заговорить о своих чувствах. Она вела себя как рассудительная старшая сестра, которая опекает хлебнувшего бед брата, – и среди прочего это позволяло ей удерживать между собой и Фредериком известную дистанцию. Само собой, она не могла помешать художнику мечтать, что он однажды все же преодолеет эту дистанцию, но пока он согласен был довольствоваться тем, что рисовал ее и всегда был под рукой, когда ей что-либо было нужно – книга, чашка кофе, недавняя газета. В доме, где из соображений секретности не держали прислуги, он мало-помалу стал играть ее роль. Мать Фредерика была горничной, и от нее он наслышался историй о том, как хозяева унижают и оскорбляют тех, кто у них работает; до недавнего времени он и подумать не мог о том, что сам станет кем-то вроде слуги, но с Амалией это вышло как-то само собой, и он ни разу не ощутил себя задетым своим положением. Все равно она поправлялась после серьезного ранения, а кто-то же должен был накрывать на стол, зажигать огонь в камине и следить за порядком. Он был рад услужить Амалии, именно ей, а она, хоть и внешне уделяла ему ровно столько внимания, сколько принято уделять человеку, с которым живешь в одном доме, тем не менее не переставала внимательно и настойчиво наблюдать за Фредериком.

Его состояние беспокоило ее с первых дней пребывания на Анжуйской улице, когда она ночью просыпалась от его криков в спальне этажом ниже, вызванных кошмарами. Ничего другого, в сущности, нельзя было ожидать от человека, который был приговорен к казни, бежал с эшафота и пережил сильнейшее нервное потрясение. Но Амалия считала глупым и недопустимым разговоры с Фредериком о его кошмарах, равно как и советы подумать о чем-то приятном. Она поставила себе другую задачу – делать все, чтобы он пришел в себя и сумел перевернуть самую тяжелую страницу в своей жизни. Амалия говорила с ним о живописи, о художниках, о его прошлом, несколько раз просила нарисовать для нее веер, позировала для портретов. Она добивалась, чтобы он был в хорошем расположении духа, и шутила, иногда весьма колко. Кроме того, она показывала всем своим примером, что можно пройти сквозь тяжелые испытания, собраться и идти дальше, ни на что не оглядываясь и ни о чем не жалея. Она видела, что избрала правильную тактику, потому что кошмары стали сниться Фредерику гораздо реже, а сам он все чаще улыбался и казался куда более уравновешенным и счастливым, чем в первые дни, когда он мог по любому поводу разразиться слезами.

Он много рассказывал ей о своей жизни, которая состояла из борьбы с нищетой, с неблагоприятным окружением, со своим собственным характером, потому что в юности он был угрюм, застенчив, порывист и несдержан. Напрямую он этого, конечно, не рассказывал, но Амалия и так догадалась – по описанию реакций людей, которые в то время сталкивались с Фредериком. Художники одного возраста обычно легко становятся друзьями, особенно когда речь идет о единомышленниках; Фредерик же рассорился со всеми, с кем только мог, а с некоторыми – из-за сущих пустяков. Даже когда он безуспешно пытался выучиться на врача, он все равно продолжал лелеять мечту об искусстве, которое представлялось ему единственной деятельностью, достойной человека; и оттого, когда он увидел настоящих художников вблизи и понял, какую жизнь они ведут, они жестоко его разочаровали.