Инспектор по старой привычке окинул взглядом лица людей, находившихся в зале, и убедился в том, что ему знакомы все, за вычетом бродяги, который в углу потягивал какое-то дешевое пойло. Но бродяге, судя по его физиономии и всклокоченным седоватым волосам, было не меньше пятидесяти, и он никак не мог являться Фредериком Вареном, которому по бумагам было двадцать четыре года, а выглядел он гораздо моложе.
Также Антуан отметил про себя, что с его появлением атмосфера в заведении немного изменилась – никто, предположим, не оборачивался и не тыкал в него пальцем: «А гляди, а вот и фараон из Парижа», но посетители как будто насторожились, а говорить стали с некоторой опаской. Усмехнувшись, он подошел к стойке.
– Что желаете, сударь? – спросил Менги с подчеркнутой вежливостью.
– Стаканчик куантро, – ответил инспектор, – и хороших новостей.
– Куантро – это запросто, – хладнокровно заметил кабатчик, откупоривая бутылку, – а с новостями нынче затык. Про Варена небось уже слыхали?
– Как же, как же, – в тон ему бросил Антуан. – Скажи-ка, Патрик, что за бродяга сидит в углу?
– Вы про Леона? Да бросьте, – кабатчик усмехнулся, – мы давно его знаем, он никого не трогает.
– Да ну? А деньги у него откуда?
– Помогал грузить мебель приезжим.
– Каким еще приезжим?
– Которые устроились на острове Дьявола. Скажите-ка, мсье Молине, вы сейчас тут по работе или как?
Кабатчик устремил на инспектора испытующий взгляд.
– Если мое начальство захочет, то придется вернуться на работу, – отозвался Антуан. – А пока я сам по себе.
– Значит, в случае чего к вам нельзя будет обратиться за помощью? – спросил кто-то из рыбаков.
– Да какая там помощь, – проворчал другой рыбак. – Пусть только этот Варен попробует к нам сунуться. Сами ему шею свернем.
– Он обычно по ночам нападал, – вмешался Антуан. – И только на тех, кто не мог дать ему отпор.
Посетители насупились, переваривая его слова.
– Я не хочу нагнетать обстановку, – продолжал инспектор, – но должен сказать вам, что, пока этого человека не найдут, никто не может считать себя в безопасности. Сейчас он может находиться где угодно: в Кемпере, на дороге в Брест, на каком-нибудь чердаке, в вагоне поезда… да где угодно. Но он опасен, безусловно опасен, и ни в коем случае нельзя его недооценивать. Так что, если кому-то из вас что-либо известно…
– Да что нам может быть известно? – буркнул кабатчик, пожимая своими гигантскими плечами. – Люди и так встревожены. Старухи достают ружья, из которых не стреляли со времен войны с синими [5] .
Кто-то невпопад хихикнул, и краем глаза Антуан заметил, что это был бродяга Леон.
– Что тут смешного? – рявкнул Менги.
– Да так, – ответил бродяга, ухмыляясь пьяной улыбкой. – Я же в одной камере с ним сидел.
После этих слов в набитом людьми заведении на несколько мгновений наступила неправдоподобная, пугающая тишина.
– Заливаешь! – недоверчиво выдохнул кто-то.
– В Кемпере, в предварительном заключении, – гнул свое пьянчужка. – Меня, значит, за бродяжничество сцапали, а его… ну… за отрезанную башку под кроватью.
– И что дальше? – напряженно спросил Менги.
– Винца бы мне еще, – жалобно протянул Леон. Антуан нахмурился.
– Ты все это только что выдумал, чтобы выпить лишнюю бутылку, – объявил инспектор во всеуслышание.
– Ты бы тоже запил, если бы оказался с таким в одной камере, – огрызнулся бродяга. – Я-то ничего не знал, мне только потом сказали, кто это был! Хорошенькое дело, а если бы он меня ночью удавил?
– Он что-нибудь рассказывал о себе? – с любопытством спросил один из рыбаков. – Хоть намеком?
– Ничего он не говорил, только один раз его прорвало, – с отвращением ответил бродяга. – Меня наутро перевели в другую камеру, а потом я слышал его крики из коридора. Надзиратели тащили его, а он не унимался… И орал, что убьет доктора Ривоаля, что все, все ему припомнит…
– Доктора? – Кабатчик аж подскочил на месте. – Это же… постойте… один из главных свидетелей обвинения!
– Да, доктор вспомнил, что видел Варена возле дома последней жертвы, – подтвердил Антуан. – Только все это глупости. Доктор живет в Кемпере, и полиция наверняка взяла его дом под охрану.
– Жить-то он живет, – хмыкнул бродяга, – только у его жены еще один дом – возле Дуарнене [6] . И доктор уехал туда сразу после окончания процесса… Ну что, будет мне вино или нет?
Менги, колеблясь, переглянулся с Антуаном, и тот сделал утвердительный жест.
– Кругом одни умники, – вздохнул Леон, – за ружья хватаются, чуть что… тени своей боятся! Не волнуйтесь, он сюда не сунется. Здесь Варену делать нечего… В отличие от Дуарнене, хе-хе!
Антуан попросил еще порцию куантро и проглотил ее, не чувствуя вкуса. Жизнь начала обретать смысл, ведь сама судьба протягивала ему ниточку, которая, возможно, поможет инспектору поймать опасного преступника. Если считать, что Леон не солгал, то когда Варен угрожал убить доктора – еще до процесса? Полгода назад, стало быть? Возможно, Антуан преувеличивает дальновидность полиции, и местные чины не озаботились о том, чтобы обеспечить свидетелю охрану, – просто потому, что уже забыли прозвучавшие в его адрес угрозы, или потому, что отвлеклись на беглеца, которого рассчитывали схватить без промедления. Что касается Варена, то мог ли такой человек сбежать из-под ножа гильотины только для того, чтобы сразу же отправиться мстить? Интуиция говорила Антуану – он мог.
Если только Леон не солгал…
Антуан подсел к нему за стол и постарался задействовать все свое обаяние, предназначенное для таких случаев, которое включало: широкую глуповатую улыбку, простецкий вид и добродушно прищуренные глаза. Леон, однако, смотрел на него настороженно и придвинул поближе к себе бутылку, выцарапанную у кабатчика.
– Вам чего? – спросил бродяга.
– Поговорить, – беспечно уронил инспектор. – Правда, что у приезжего жена сумасшедшая?
– А, вот вы о ком! – протянул Леон. – Она не в себе, это точно. Молчала, молчала, потом увидела чаек и давай кричать: «Птички! Птички!» Насилу служанка ее успокоила.
– А почему муж ее в лечебницу не сдаст?
– Вы ее видели? – усмехнулся бродяга. – Думаю, нет, раз задаете такие вопросы.
– Что, дамочка ничего себе, да?
В ответ Леон скроил какую-то фантастическую гримасу и поцеловал кончики пальцев, давая понять, что мадам Фализ – чистый персик, пусть даже и не в своем уме.