– Федор Иванович! У нас же нет ни одного доказательства!
Шаляпин опешил:
– Не понимаю! А инвалидная коляска? А женское платье? А рассказ кучера? А подвал, который мы нашли? Неужели этого недостаточно?
– Увы, нет, – осадил я своего спутника. – Профессор Войнаровский может, например, сказать, что никогда не видел ни Воробьева, ни переодетых мальчиков. Что их привозили не к нему. А к кому-то, кто живет в этом же доме или в доме соседнем.
– Вы хотите сказать, что это не Войнаровский?
– Я почти уверен, что это именно он. Но нам нужны веские доказательства, которые мы могли бы предъявить профессору. Припереть его к стенке. А так получится, что мы обвиним уважаемого человека, и его слово может оказаться весомее нашего.
– Так уж и весомее! – громко сказал Шаляпин. – И вашего, и тем более моего?
Мне не хотелось огорчать Шаляпина, но по-другому бы не получилось его вразумить.
– Простите, Федор Иванович, – сказал я как можно мягче. – Но вы сами говорили, что пресса только и ждет от вас скандалов. А уж что касается меня… Конечно, за время работы у меня сложились неплохие отношения с московской полицией… Однако бывали случаи, когда я, как журналист, оказывался не в том месте и не в то время. И, замечу вам, не случайно. Меня скорее терпят. Может быть, даже и любят, но – не в ущерб полицейской службе. Как только я дам повод обвинить меня, полиция сделает это с легкостью. Конечно, мне будут сочувствовать, но уж лучше прихлопнуть надоевшую муху, чем делать вид, будто она – желанная гостья на вашей кухне!
– Ну хорошо, – сказал Шаляпин. – У нас нет пока твердых доказательств. Но у нас есть револьверы! Обмотаем лица шарфами, ворвемся в квартиру и заставим профессора сознаться!
Я тяжело вздохнул:
– Федор Иванович!
– А что? Он нас не узнает!
– У нас и шарфов нет.
– Купим!
– Где?
– Да хоть в соседнем магазине!
– Федор Иванович!
– Да что?
– Но ведь тогда продавец из магазина нас опознает потом!
– Вот черт! – растерянно сказал Шаляпин. – Об этом я не подумал. Так что нам делать?
Но удача не оставила нас и на этот раз. Дверь дома отворилась, и из нее вышел дородный мужчина в котелке, а за ним – дама в шляпке с густой вуалью. Они остановились и повернулись к двери, в которой кто-то стоял. Я быстро развернул Шаляпина спиной к этой сцене – чтобы его случайно не узнали, а сам выглянул из-за его плеча, рассчитывая, что нас примут за двух беседующих прохожих.
– …Обязательно придем! – сказал мужчина, обращаясь к невидимому собеседнику. – Конечно, время не очень удобно – пять часов, но ради такого…
– Я прослежу, чтобы Володя пришел со службы пораньше, – заверила женщина. – Мы обязательно придем, Илья Петрович!
– Это он! – прошептал Шаляпин, не оборачиваясь. – Это Войнаровский.
– Тише! – пробормотал я уголком губ.
– Вы его видите?
– Пока нет.
– Значит, договорились! – послышался мужской голос из-за двери. – Завтра в пять в лектории Старо-Екатерининской больницы. Диспут, конечно, не оперетта, но обещаю, что скучно вам, Татьяна Леонидовна, не будет.
Пара распрощалась с профессором и ушла вниз по направлению к Цветному бульвару. Дверь закрылась.
– Всё, – сообщил я Шаляпину. – Ушли. Можно оборачиваться.
– Ну каков профессор? Вы разглядели?
– Не удалось. Он все время стоял за дверью.
– Черт!
– Ничего страшного! Завтра он выступает в лектории – вы слышали?
– Да.
– Там и посмотрим на него. Хотите?
– Что вы спрашиваете, Владимир Алексеевич! Ни за что не пропущу!
Мы договорились встретиться полпятого в конце Третьей Мещанской – на том и разъехались. Я поехал домой, а Шаляпин – в оперу, готовиться к спектаклю.
На следующий день в полпятого вечера я стоял на Третьей Мещанской возле лектория у небольшой афиши, объявлявшей о диспуте на тему «Естественные возможности организма с участием проф. И. П. Войнаровского» и ждал Шаляпина. Время от времени подъезжали экипажи, высаживая немногочисленную «чистую» публику. Большими группами подходили студенты-медики – расхристанные и галдящие, как всякая студенческая молодежь. Приехала и та пара, которую мы вчера застали у дверей дома профессора, – я отвернулся, чтобы они ненароком не узнали мое лицо.
Без пятнадцати пять Шаляпина все еще не было. Я уже совершенно продрог на холодном ветру и начинал злиться – если Шаляпин живет на Долгоруковской, то ему до больницы добираться совсем недалеко. Но его не было и без пяти пять. Может быть, что-то случилось? Я не мог пойти на диспут без него – Шаляпин был нужен мне для четко составленного плана. Крикнув стоявшего неподалеку извозчика, я велел как можно быстрее ехать к его флигелю.
Каково же было мое удивление, когда, ввалившись в его жилище, я застал певца совершенно не готовым к выходу! Сидя в халате, он пил чай, просматривая ноты.
– Федор Иванович! Бог знает, что такое! У вас часы, что ли, сломались? Диспут уже начался! Я ждал-ждал, а вас все нет!
Шаляпин сильно смутился. Отставив чашку, он отвел глаза и пригласил меня сесть.
– Нет уж, рассиживаться некогда, – сказал я, – едемте скорее, внизу ждет извозчик.
– Не могу, – пробормотал Шаляпин.
– Не можете? – удивился я.
– Вот именно. Не могу. Вчера в театре был скандал. И очень неприятный разговор. Теперь не могу.
– Что за скандал?
– Мамонтов, увидев мой синяк, очень кричал. Он считает, что я вчера пил и дрался.
– Но это не так! Вы же объяснили ему?
Шаляпин махнул рукой:
– Бесполезно. Я и слова вставить не мог. Обычно он очень милый и внимательный человек. А тут – в крик! Дошло до скандала. Он потребовал, чтобы я перед выступлениями сидел дома и не гулял. Я тоже начал кричать – почему он считает меня крепостным? Если он купец, а я крестьянин, это еще не значит, что он меня может покупать! И еще сказал – может, он теперь прикажет меня сечь на конюшне за каждый проступок?
– А он?
– Ну, он тут осадил и извинился.
– Вот видите!
– Извиниться-то он извинился, но заявил, что не может рисковать ни моим здоровьем, ни своей оперой. И добавил, что урежет мои гонорары, если я в следующий раз приду в таком виде.
Я промолчал. Зная болезненное отношение Шаляпина к своим деньгам, выработанное тяжелым нищенским детством, я не сомневался, что Мамонтов нашел самое верное средство подчинить себе певца. Против такого аргумента все мои доводы были слишком слабы.