Она встала и сама надела шубку.
– Я вернусь и сделаю вас самым счастливым человеком на земле, Владимир Алексеевич, – сказала она, глядя сверху вниз, почти касаясь моей руки своим бедром, – и вы, хотите того или нет, но не откажете мне в этом. Прощайте!
С этими словами Лиза нагнулась и коротко поцеловала меня в губы. Пока я приходил в себя, она выбежала из кофейни.
Когда я вышел на Трубную площадь, уже была ночь. Снег перестал. Его навалило по колено, и так он должен был лежать до самого утра, пока дворники не примутся за работу. Я шел с трудом, вытаскивая ноги из глубокого снега, но не замечал этого. Моя душа пела, я чувствовал себя молодым и сильным.
Правда, недолго.
Все-таки через некоторое время я вдруг подумал, как вернусь домой, где меня ждала Маша.
Развестись? Объясниться с Машей? Уйти из дома? Снять квартиру?
Начать новую жизнь?
Сладостные картины все еще всплывали в моем мозгу, однако темнота, едва прореженная светом фонарей, глубокий снег и ощутимый морозец постепенно начали охлаждать мою голову.
Я остановился, прислонившись к дереву, и вдруг захотел понюхать табаку – хотя и бросил уже довольно давно.
Вдруг неподалеку от меня раздался какой-то шум. Я невольно сделал шаг назад, чтобы укрыться за деревом, и присмотрелся.
Сначала я решил, что это трое подвыпивших гуляк возвращаются из притонов Грачевки. Причем один из них так нагрузился, что даже не мог идти – так что товарищам приходилось волочить его, прихватив за руки. Однако потом, приглядевшись, я поразился, что самый пьяный – тот, который был посередке – что-то слишком легко одет. А вернее, он был раздет до исподнего, до подштанников. Светловолосая голова его болталась, как у неживого. В то время как товарищи этого странного пьяницы время от времени останавливались и начинали вертеть головами – словно опасались – не увидит ли их кто.
Эта троица меня заинтересовала. Поскольку дерево, к которому я прижимался, стояло далеко от фонаря, я укрылся за ним еще тщательней и стал наблюдать.
Наконец, троица остановилась совсем недалеко от меня – прислушавшись, я мог слышать их приглушенные голоса.
– Кидай его тут. Щас снежком прикроем – до весны не найдут!
– Ты че, Лепёха, да на него завтра дворник наткнется. Потащили дальше.
– Не! Ну его к черту! Нам один хрен – завтра или послезавтра. Нас тут не было – и все.
– А вдруг он очухается?
– Ты дурак, что ли?
– Так он, похоже, еще дышит.
– Да и пусть себе дышит. Сейчас его уложим, заметем снежком – он через час и окочурится. Смотри – времени-то сколько! До утра никто тут и не пройдет.
– Ну, смотри, если что.
– А ничто.
Они бросили совершенно раздетого человека на снег и начали быстро наметать над ним сугроб – благо вокруг намело изрядно. Наконец, посмотрев на эту белую могилку, они сплюнули и быстро ушли.
Как только они отошли достаточно далеко, я бросился к сугробу и начал быстро его разгребать. Наконец мне удалось вытащить из снега совершенно закоченевшего человека. В его растрепанных волосах застряли льдинки, лицо показалось мне синеватого оттенка.
Я скинул с себя пальто и расстелил его прямо на снегу. Переложив несчастного, я завернул пальто и застегнул его, как кокон, – только ноги торчали наружу. Стянув вязаный широкий шарф, я обмотал им ноги бедняги, а на голову его натянул свою папаху.
Надо было бы позвать на помощь. У меня имелся при себе свисток, каким полицейские призывают на помощь дворников и своих товарищей. Но я боялся, что пока помощь придет, этот человек может умереть от переохлаждения. Поэтому я сначала сунул руку в карман пиджака и достал оттуда плоскую стальную фляжку, в которой было еще достаточно рома. Приподняв голову мужчины, я оттянул пальцем ему челюсть и тонкой струйкой стал вливать в нее ром.
Вдруг человек поперхнулся и закашлялся. Я поддерживал его голову, пока он кашлял, – положительно, жизнь возвращалась в его сильное тело.
– Что с вами случилось? – спросил я. – Кто вы?
Он приоткрыл глаза и посмотрел на меня сквозь льдинки, налипшие на ресницы.
– Не надо кружка с орлом… – сказал он с сильным немецким акцентом. – Не хочу пить. Кружка с орлом – нет!
Думая, что он скажет свое имя и адрес, я внимательно вслушивался в эту тарабарщину. Но ничего более не сказав, несчастный снова потерял сознание. Тогда я достал свисток и свистнул три раза – обычный полицейский сигнал. Подождал, пока мне не ответили с двух сторон, потом еще раз свистнул три раза. Ответные свистки раздались ближе. Наконец, ко мне подбежали с разных сторон два дворника.
– Держи! Неси скорей в тепло! – распорядился я.
– Чегой-то он?
– Вот, наткнулся.
– А сам кто такой?
– Кто надо! – веско сказал я. – Несите его. А мне надо тут кое-кого догнать. Ну, что встали?
Дворники подхватили белобрысого.
– Небось, на Грачевке опоили бедолагу, – сказал один. – Давай, Мироныч, к тебе снесем – к тебе ближе.
Я поднял со снега свое пальто, шарф и шапку и начал отряхивать их от налипшего снега.
– Быстрей! – крикнул я в спины дворников. – Он совсем еле живой.
Они ускорили шаг.
Преследовать бандитов я не собирался. Мне пора было домой. Но не успел я выйти на свет фонарей, как увидел еще одну фигуру – высокий мощный человек шел, не скрываясь. Голову он повесил, как будто задумавшись. Шапки на нем не было – да и не нужна была ему шапка при такой-то гриве волос. Да, это был Альберт Иванович Саламонский собственной персоной. Но куда же он направлялся в такое позднее время?
Конечно, я мог наплевать и пойти домой. Но, может быть, именно эта необходимость предстать перед Машей и посмотреть в ее глаза заставила меня отложить возвращение. Я пошел по темной стороне, проваливаясь в снег и стараясь не упустить из виду директора цирка. Впрочем, вскоре я заметил, что он идет не оглядываясь. Тогда я перешел на его сторону бульвара и пошел следом, чуть приотстав.
Сначала я думал, что Саламонский направляется в трактир «Крым» на Трубной, где собирались шулера, посетители скачек, букмекеры и приезжие купцы. Но он, перейдя Трубную, свернул влево – в трущобы Грачевки. Это становилось все интереснее – зачем такому человеку, как он, идти в район притонов, причем притонов самых сомнительных.
Грачевка в те времена еще была местом, где проститутки официально занимались своим промыслом, по желтым билетам. Два раза в год их сгоняли в большую колонну и вели под присмотром городовых на медицинский осмотр – в ближайшую часть. То, что все они селились именно на Грачевке, было удобно для властей – вся официальная проституция была как бы под присмотром. Однако во многих притонах орудовали бандиты, опаивая до бессознательного состояния приезжих, – как это, судя по всему, случилось и с тем несчастным, которого я только что откопал из снежной могилы.