Когда пробил час и на следующее утро снялись с лагеря, разделение армий было завершено, и четыре темных щупальца, мерцая, словно усыпанные бриллиантами, потянулись по бескрайним равнинам Истиули. Победные песни на сотне разных языков огласили равнодушное небо.
Так началась самая продолжительная, труднейшая и смертельно опасная фаза Великого Похода, движимого стремлением разрушить Голготтерат, чтобы предотвратить Второй Апокалипсис.
Рабство, в которое мы попадаем при рождении, невидимо. Поистине, свобода – это чуть больше, чем игнорирование тирании. Поживи чуть дольше и увидишь: людей возмущает не столько бич, сколько рука, что его держит.
Триамис I «Протоколы и диалоги»
Весна, Новой Империи Год 20-й (4132 Год Бивня),
Долгий Край
Птицы парят под пологом неба, но их хор настолько далек и приглушен, словно поют они откуда-то из мешка. Воздух неподвижный и застоявшийся. Испарения земли заполняют горло при каждом вдохе: запах перемалываемой сменой времен года палой листвы, что за десятилетия становится почвой и слеживается в камень за века. Наверху сквозь ярусы ветвей солнце просверкивает лишь временами. А там, где свет не может рассеять сумрак, тьма осязаемая, вязкая, словно отряд продирается сквозь туман. Глубокие тени между стволами неизменно черны. Обступившие их деревья мерно рассекают мрачную пустоту на тысячи полос. Словно приглашает поиграть в прятки, предлагая множество укромных уголков. Да, собственно, в складках этого леса могут укрыться целые народы.
Земля, окружающая массивные стволы и корни, мягкая, идти легко. Отряд растянулся, огибая громадные деревья, постоянно приходится то карабкаться вверх, то спускаться вниз по склонам. Часто путь преграждают заросли мха, свисающего с веток, приходится прорубаться сквозь них.
В голове не укладывается, что люди когда-то пахали на этой земле.
У скальперов есть все основания бояться Косми, но у Мимары по какой-то причине страх улетучился. Потрясения заглушают любопытство. Жестокие удары судьбы избавляют от волнений. Человеческое сердце уходит от вопросов, когда будущее слишком изменчиво. Вот в чем ирония превратностей судьбы.
Веришь, что хуже уже не будет.
Она вздрагивает при звуках своего имени, настолько отрешенно ее погружение в себя. Старый колдун идет рядом. Он отчего-то быстро становится частью окружающей природы, будь то горние высоты или развалины Кил-Ауджаса. Он провел слишком много лет в глуши, что уже мало похож на человека.
– Око Судии… – начинает он на своем странном айнонийском наречии.
Но тон – извиняющийся, в нем слышится какое-то замешательство.
– Ты, верно, разгневаешься, когда поймешь, сколь мало мне известно.
– Ты говоришь так, потому что боишься.
– Нет. Говорю потому, что действительно знаю очень мало. Око Судии – поверье, такое же как и Кахихт или Воин Доброй Удачи, некое представление, которое передается из поколения в поколение, утратив определенность…
– Я вижу страх в твоих глазах. Считаешь меня проклятой?
Чародей на несколько мгновений задерживает на ней немигающий взгляд. С тревогой. С жалостью.
– Да… Думаю, над тобой тяготеет проклятие.
Мимара так и считала с самого начала. Что-то нарушилось в ней. Сломалось. И признание этого Акхеймионом странным образом успокаивает, подтверждая опасения. Глаза все же наполняются слезами, на лице читается протест. Она поднимает руку, закрываясь от посторонних взоров.
– Одно я знаю точно, – поспешно добавляет Акхеймион, – Око Судии открывается у беременных женщин.
Мимара таращит глаза. Словно холодная рука касается ее нутра, и воинственный дух улетучивается.
– Беременных, – слышит она свой голос, будто со стороны. – Но почему?
– Не знаю.
В волосах его запутались сухие листья, но она подавляет в себе порыв их стряхнуть.
– Возможно, из-за глубинной тайны деторождения. Потустороннее проникает в наш мир множеством тягот, но никто в мире не несет большего бремени, чем женщины, сотворяющие новую душу.
Перед глазами Мимары появляется фигура матери, стоящей перед зеркалом, с раздувшимся, оплывшим животом, где растут близнецы, Кел и Самми.
– Так что это за проклятие? – чуть не кричит она на Акхеймиона. – Говори, старый дурак!
Она тут же корит себя за несдержанность, понимая, что откровенность старика неминуемо оборвется от ее гнева. Люди склонны наказывать вспыльчивость, равно из сострадания и от досады.
Пожевав нижнюю губу, Акхеймион продолжил:
– Насколько мне известно, – начинает он с явной осторожностью, которая просто бесит, – у владеющих Оком Судии рождаются мертвые младенцы.
Он пожимает плечами, словно хочет сказать: «Вот видишь? Тебе нечего бояться…»
Но холодеет еще больше.
– Что?
Друз хмуро сводит брови.
– Око Судии – око Нерожденного… Око, что видит с точки зрения самого Господа.
На пути открылся распадок: тропа ведет их к неглубокому оврагу. Они следуют вдоль журчащего ручья, текущего по его дну. Вода чистая, но кажется черной в окружающем сумраке. Исполинские вязы выстроились колоннами по берегам, корни их, словно огромные кулаки, сжимают землю. Ручей заставил деревья расступиться, отчего наверху проглянула полоска неба. То тут то там вода вырыла пещерки под корнями. Отряду часто приходится пробираться под упавшими гигантами, похожими на окаменевших китов.
– Но у меня… оно было всегда… сколько себя помню.
– В том-то и дело, – отзывается Акхеймион так, словно и сам хотел бы поверить в придуманное объяснение. Он хмурится, и Мимаре это выражение кажется ужасно милым на изрезанном морщинами лице. – Но все не просто, когда соприкасаешься с Потусторонним. Все происходит не так… как здесь…
– Загадки! Почему ты постоянно мучишь меня загадками?
– Я просто говорю в том смысле, что твоя жизнь уже прожита – с божественной точки зрения, то есть…
– Что это значит?
– Ничего, – бросает он сердитый взгляд.
– Скажи, что это значит!
Но его глаза холодно вспыхивают. Опять она перешла грань терпения старого чародея.
– Ничего, Мимара. Ниче…
Раздается крик, от которого кровь стынет в жилах. Жилистая рука Чародея прижимает Мимару к склону. Она слышит шепот Защиты – чары протягиваются преградой вокруг. Гулко звучат непостижимые заклинания Клирика. Краем глаза Мимара замечает пошатывающегося Сутадру, из его щеки торчит оперение стрелы. Он пытается вскрикнуть, но только хрипло кашляет.
«Опять», – понимает она. Опять Шкуродеры гибнут.