– Пусть это будет предупреждением! – захихикал Сарл. Он обернулся к Ущербам, словно они были невоспитанными родственниками, которым необходимо преподать урок этикета. – Стерегитесь красавчиков, ребята!
Он по-прежнему хитро взглянул на Акхеймиона, и все спокойствие колдуна улетучилось окончательно.
– То, что не выпотрошил Капитан, взорвет Схоласт!
Легли спать под открытым небом, не дожидаясь заката.
И так поступить показалось верным, когда все было не так, как следовало. Биться с людьми, а не со шранками. Обрести убежище в павшей крепости. Обнаружить шпиона в своих рядах и ни словом не обмолвиться об этом.
Действие кирри ослабло, но, несмотря на жадные взгляды, нелюдь не доставал заветного мешочка из сумки. Из всех разновидностей усталости, возможно, самой изнурительной была апатия, утрата всех чувств и желаний, когда хочется только одного – ничего более не желать, когда устаешь даже дышать.
Акхеймион спал беспокойно, одолеваемый кусачими мухами и тревогами, слишком многочисленными и глубокими, чтобы разрешиться каким-то пониманием. Сома. Шранки, преследующие их. Капитан. Клирик. Мимара. Погибшие в Кил-Ауджасе. Его ложь. Ее проклятие…
И конечно же Келлхус… и Эсменет.
Пожар и малочисленность отряда убедили лорда Косотера, что внешние стены не защитят от нападения, поэтому они отступили к развалинам цитадели. В незапамятные времена стены башни обрушились внутрь, оставив в целости только массивные блоки фундамента. Веками растения опутывали развалины и мало-помалу прикрывали почвой остатки башенных стен. Теперь они возвышались на три человеческих роста, но изнутри приходились стоявшим едва по грудь. Скальперы, собрав то, что могло пригодиться из скарба, оставленного имперцами, как они презрительно называли оставивших крепость, перелезли в земляное чрево цитадели, чтобы там дожидаться неотвратимого.
Последующее бдение оказалось столь же невероятным, сколь и печальным. Пока остальные дремали в тени, которую смогли найти, Клирик, устроившись на одном из больших камней, сел, скрестив ноги, и стал вглядываться поверх руин и поваленных деревьев в черноту Косми. Акхеймиона вид этого существа, испытавшего множество потонувших во мгле истории битв и осад, успокаивал.
Нечеловек, дождавшись исхода дня, когда воздух остыл и тени вытянулись настолько, что можно было заснуть по-настоящему под их укрытием, начал свою проповедь. Встав на краю камня, он оглядел всех внизу. Тонкая, сильная фигура его была залита светом. Высокое синее небо позади него уходило в бесконечность. И Акхеймион смотрел и внимал ему точно так же, как остальные.
– И вновь, братья мои, – начал он невероятно низким голосом, – вновь мы оказались в беде, попав в очередную ловушку.
В беде. Слово, похожее на вздох над потухающим угольком.
В беде. И не с кем разделить свое горе. В ловушке.
– Я, – продолжал нелюдь, склоняя голову, – знаю только одно – я стоял здесь тысячи раз за тысячу лет, и даже больше! Это… мое место! Мой дом…
Когда он поднял черные глаза, они сверкали от гнева. Обескровленные губы обнажили оскал зубов.
– Здесь я изничтожал этих выродков… Искупление… Искупление!
Последнее слово прозвенело, словно металл, затихающим эхом пронеслось по стенам. Некоторые из Шкуродеров, встрепенувшись, тоже откликнулись одобрительным эхом. Ущербы же просто стояли, открыв рот.
– И это ваше место тоже, хотя вам не по душе считать свои грехи.
– Да! – резко кашлянул Сарл, слышно даже среди поднявшегося шума. Глаза его сузились до щелок от довольной гримасы. – Да!
И в этот момент из глубин Косми донесся вой сотен, тысяч глоток…
Шранки.
Акхеймион резко вскочил на ноги вместе с остальными. Все столпились у южной стены, на которой стоял Клирик, и вперились в лесную опушку в полумиле от крепости.
Но не увидели ничего, кроме удлиняющихся теней и залитых солнцем кустов на опушке. Хор нечеловеческих голосов потонул в какофонии отдельных воплей и криков. Птицы прыснули из-под полога леса.
– Тысячу раз за тысячу лет! – возгласил Клирик.
Он повернулся лицом к Косми, оставшись стоять, как прежде. Акхеймион наблюдал, как его тень, такая же тонкая, как и сам Инкариол, протянулась через все развалины.
– Вы проживаете жизнь, пресмыкаясь, в собственных испражнениях, потея над вашими женами. Проводите жизнь свою в страхе, в молитвах, вымаливая у ваших богов благодать! Вымаливая! – Он говорил теперь гневно, раскачиваясь и подчеркивая слова жестами.
Заходящее солнце окрасило его фигуру алыми штрихами.
Издалека доносились завывание и рев из невидимых глоток – там была вторая конгрегация его проповеди.
– Вы думаете, что в пустяках кроются какие-то тайны, что правда лежит на поверхности, по которой ступаете, под коростой, которую сдираете! Все потому, что вы малы и в незрелости своей кричите: «Откровение! Откровение кроется в незначительном!»
Взгляд черных глаз задержался на Акхеймионе, помедлив миг-другой.
– Это не так.
При этих словах у Акхеймиона все сжалось внутри.
– Откровение катится на хребте истории… – продолжал Клирик, окидывая взглядом нескончаемые мили зарослей, тянущиеся до самого горизонта. – Погоня… Война… Верность… Вот истины, которые правят будущим!
Инкариол взглянул вниз, на собратьев-скальперов, охваченных благоговейным страхом. Даже Акхеймиона, которому приходилось жить среди кунуройцев в виде Сесватхи, охватил страх и мрачные предчувствия. Один Капитан только угрюмо осматривал Космь, не выказывая никакой реакции на его слова.
– Откровение катится на хребте истории, – еще раз вскричал Клирик, склоняя голову перед садящимся солнцем. В его лучах каждое колечко, каждая пластинка на кольчуге сияли так, что нечеловек казался снопом ослепительных искр. – И оно не скрывается…
Инкариол. Было в нем, ишрое и беглеце одновременно, сочетание чудесного и непрочного. Целые эпохи впитались в него и сочились через край, вытесняя его жизнь, его сущность, оставляя в головокружительной глубине только осадок боли.
Солнце, коснувшись далеких пиков, помедлило, не желая заходить, и погрузилось, только когда наблюдатели сморгнули. Оно на секунду закатилось за склон, слепящий металлическим блеском, и скользнуло, как золотая монетка, в высокогорные провалы.
Сумрак окутал все вокруг.
Все взгляды сосредоточились на неровном краю леса, протянувшегося дугой, слух – на затихающем ворчании, что смолкло вдали. И вот из-под сени появились первые шранки, бледные, даже белые в сумерках, как насекомые, почуявшие свежесть ночи… Воздух взорвался от резкого крика, подчеркнутого жалобным и настойчивым стоном рожков.
Натиск начался.
Шранки набросились, как всегда, как и в первый раз, когда их полчища, колыхаясь, проносились по полям Пир-Пахала, когда Древний Мир был еще молод. Они помчались по склону, усеянному поваленными деревьями, просачиваясь меж стволов, скача по их вздыбленным корявым спинам. Ворвались внутрь через ворота из кольев и заполонили древний внутренний двор, по пути нанеся развалинам крепостных стен новые раны зубами и грубым своим оружием. Они все прибывали и прибывали, пока не стали казаться потоком, стремительным и бурлящим, брызжущим бесчисленными стрелами.