Когда первые общины скальперов пришли в Глушь несколько десятилетий назад, их ошеломило количество и свирепость клана шранков, обитавших там. «Дни Жребия», так называли те времена старые ветераны, потому что ни шагу не делалось без предварительного броска магических предсказательных палочек. Но места были обильны добычей. Склоны холмов предоставляли бесчисленные возможности для укрытия в засадах – вот в чем заключался почти каждый успех Капитана. Всего за каких-нибудь пять лет скальперы оттеснили Шранков в низинные леса, Великую Космь, собрав столько скальпов, что пришлось вдвое уменьшить Священную Награду, чтобы Новая Империя не разорилась.
Началось новое завоевание Великой Империи меори, хотя захватчиками на этот раз были люди, почти неотличимые от шранков. Когда была обнаружена Толстостенная крепость, или Маимор, святой аспект-император даже направил сюда судью и группу Министерских копьеносцев для занятия пустующей крепости в летние месяцы. Тогда многие из приближенных императора говорили о необходимости лет за десять установить власть над всеми древними меорийскими провинциями – от Оствайских гор до Церишского моря – в пределах десяти лет. Некоторые даже утверждали, что Священная Награда должна стать главнее Великого Похода. Зачем вести войну против кого-то одного, вопрошали они, когда этим золотом можно бороться сразу со всеми?
Но леса, темные и бескрайние, только посмеялись над этими надеждами. Сколько бы отрядов ни входило туда, сколько бы тюков со скальпами ни выносили, границу дальше сдвинуть не удавалось, она год за годом стояла не месте. Впервые со времен объявления Священной Награды шранки не убывали и не отступали. Один имперский математик, печально известный Мепмерат из Шигека, объявил, что скальперы столкнулись с феноменом популяции шранков, в котором воспроизводство опережает потери, в результате чего Священная Награда оказывается бесполезной. Его посадили в тюрьму за такую возмутительную безбожную точность.
Самих же скальперов нимало не заботили ни заковыристая статистика, ни мелкие политические интриги. Стоит лишь ступить в пределы Великой Косми, чтобы понять, почему шранки прекратили отступать. Космь была словно и не лесом вовсе, такого людям Трехморья видеть прежде не доводилось. Корни деревьев, огромных, древних, вздымали валы меж стволов, словно волны бушующего моря. Ветвистый полог был настолько густой, что серо-зеленый свет едва просачивался сквозь сумрак. Земля, лишенная подлеска, дыбилась, усеянная громадными стволами мертвых дерев. Для шранков Космь была раем: нескончаемый мрак с податливой почвой, богатой личинками. И стол и кров для этих алчных тварей, хотя кровожадность их утолить было невозможно.
Пока не появились люди.
Ксонгис повел их теперь вниз по горным кручам к подножиям, держа путь на северо-запад, поэтому в пределы Косми путники вступили лишь через неделю. План был таков: обойти лес по краю, чтобы выйти к Толстостенной крепости Маимор, в надежде пополнить запасы. Мимара шла по пятам за колдуном, порой буквально опираясь на него, хотя никаких серьезных ран у нее не было. Мать ее поступала так же, за много лет до Первой Священной Войны, и воспоминания всколыхнули в душе Акхеймиона глубоко затаенную боль – трагедия прежней жизни так и не завершилась. Но неотступнее были проблески недавнего испытания.
Когда он спрашивал у девушки, что же произошло в самом низу Великой Винтовой Лестницы, та не могла дать вразумительного ответа. По ее словам, горный призрак отступил благодаря ее хорам, вот и все. Когда он напоминал, что и у Капитана имелась хора, это никак не меняло дела, она просто пожимала плечами, словно говоря: «Ну я же не Капитан, правда?» Вновь и вновь Акхеймион ловил себя на мысли, что возвращается к этому вопросу. Даже когда он не обращал на Мимару внимания, то ощущал присутствие хор на ее груди, как холодное дуновение из мира забвения или глубоко засевшую потустороннюю занозу.
Полномочная школа долгое время сторонилась даймотических искусств: Сесватха был убежден, что цифран слишком непостоянен для человеческих целей. Но Акхеймион все же немного разбирался в их метафизическом смысле. Он знал, что если некие сущности возможно вызвать без шлейфа Потустороннего мира, то большинство влачат его за собой, заполняя мир нашей реальности безумием. Тень Гин’йурсиса была одним из таких проявлений.
Хоры всего лишь отрицали разрывы Реальности, возвращая мир к первоначальной основе. Но Гин’йурсис явился как образ и остов – символ, неразрывный с Преисподней, которая придавала ему такое значение…
И хоры не должны были тут помочь Мимаре.
– Будь добра, поясни старику.
Каким-то образом тут сыграло Око Судии… Он чувствовал это всем своим существом.
– Хватит. Я же сказала, это было безумие. Не знаю я, что произошло!
– И все-таки что-то было!
Она неодобрительно поглядела на него.
– Какой же ты старый лицемер…
Конечно, Мимара права. Чем настойчивее Друз добивался от нее объяснений, тем больше она требовала рассказать об Оке Судии – а он отвечал еще уклончивее. Возникало подозрение, что она отказывается отвечать из-за какого-то сумасбродного желания отомстить.
Что можно сказать обреченным? Что может дать знание, кроме ощущения присутствия палача? Зная чью-то участь, ты всего лишь понимаешь тщетность борьбы и идешь дальше с тяжелым, помертвевшим сердцем.
Забываешь о надежде.
Колдун понимал это как по своим Снам, так и по опыту прожитой жизни. Из всех ее уроков этот достался уж слишком тяжело. И потому, когда Мимара донимала вопросами, глядя на него глазами Эсменет, с ее выражением лица, он только больше сердился.
– Око Судии – ведьмовские штучки, сказки для старых дев! Что тут рассказывать? Ничего! Одни кривотолки и домыслы!
– Так расскажи их!
– Оставь меня в покое!
Он оберегает ее, говорил Акхеймион себе. Но его отказ отвечать только разжигал в ней страх, а страх и знание – разные вещи. Блаженны несведущие; Люди понимают это. Редок день, когда мы не решаем пощадить близких, не открывая им то, что будет их только терзать.
От недовольства Мимары страдал не только старый колдун. Однажды утром с ними поравнялся Сомандутта, который то погружался в задумчивость, то оживлялся с притворной веселостью. Он задавал девушке вопросы, а когда она отказывалась отвечать, засыпал глупыми замечаниями. Друз понимал, что Сома старается возродить прежнюю атмосферу добродушного подтрунивания, надеясь на невысказанное прощение. Страшась прямоты, он, как это свойственно мужчинам, надеялся на ее снисходительность и согласие признать, что он не покинул ее там, в Кил-Ауджасе. Но она спускать ему не пожелала.
– Мимара… прошу тебя, – решился он, наконец. – Знаю… я не уберег тебя там… Но все случилось так… так быстро.
– Но ведь так всегда происходит с глупцами, правда? – произнесла она с явной издевкой. – Мир быстрый, а они за ним не поспевают.
Возможно, она пробудила в нем старый, глубоко затаенный страх. А может, просто ошарашила прямотой. Как бы там ни было, юный дворянин из нильнамешской знати внезапно остановился, потрясенный, тогда как остальные продолжали тащиться вперед. Пришлось уворачиваться от Галиана, когда тот собрался насмешливо ущипнуть его за щеку, чтобы вывести из ступора.