– Но это была не она? – допытывалась Мимара.
Несколько молодых мужчин пронеслись мимо, даже не взглянув на них. Он потянулся вниз онемевшими пальцами, уверенный, что девушка легкая, как узел тряпья. Оказалось, что нет, и ему вспомнилось, как ребенком он пытался сдвигать камни на мокром песчаном берегу. Он перевернул ее на спину, чтобы рассмотреть лицо, и отступил к стене.
Радость и облегчение… которые он не испытывал со времен Первой Священной Войны.
– Нет, – ответил он. – Просто еще одна несчастная. Твоя мать вернулась домой без единой царапины.
Когда колдун вернулся, она сидела на подоконнике, вглядываясь в просветы меж домов в сторону порта. В комнате было темно, и потому Акхеймиону, стоявшему на пороге, показалось, что Эсменет вся светится.
– Больше она о тебе не говорила… Ни мне, ни кому-либо другому.
Пока не отдалась Келлхусу.
Старик с Мимарой погрузились в молчание, устало переставляя ноги, словно старались постичь потусторонний смысл его рассказа. Они смотрели на рассеявшихся впереди скальперов: Покваса с тушкой полевки, висящей поперек большой кривой сабли, которую он носил в ножнах на спине; коротко остриженного Галиана рядом с ним, чей шаг был столь же быстр и легок, как и его язык. Конгер и Вонард шли стремительно, как торопливые призраки, их волосы были скручены в узлы так поспешно, что немытые пряди рассыпались по плечам. Колл хромал и пошатывался, его плечи остро выпирали из-под одежды.
– Твоя мать осталась жива, девочка, – осмелился сказать Акхеймион. – Так же, как и ты.
Но тут же подумал, что все-таки настоящая Эсменет, или какая-то часть ее, умерла в тот день в порту. Эсменет вернувшаяся была уже не та, ушедшая, совершенно точно. Чуть что, на нее накатывала хандра. А ему-то казалось, что она исцелилась. С того дня какая-то апатия притупила ее любопытство и озорство острот. Или так казалось в то время.
– Все ее грехи зачтутся на том свете, – добавил он.
Друз старался уклониться от такого разговора. Слишком уж часто мир казался лишь снятой кожурой, обнажающей нечто ужасное, где смерть принимала угрожающие размеры. Однажды все его грехи будут представлены на рассмотрение, и ему уже не понадобится Мимара со своим Оком, чтобы узнать свою конечную участь.
Он шел, ожидая, что Мимара примется донимать его новыми вопросами и unflattering высказываниями. Но она смотрела вдаль, открывающуюся впереди, в бесконечные линии открытого пространства, по которому гулял ветер.
Они вели разговор на айнонийском, и потому, вероятно, Акхеймиону вспомнилось время, когда он в Каритасале пытался что-то выследить на Алых Шпилях, а один старый пропойца – Посодемас, так он себя называл, – потчевал его разными байками в таверне под названием «Святой прокаженный». Этот человек, который утверждал, что за его плечами семь морских сражений и пятилетний плен у ширайзских пиратов, говорил только о своих женах и повелительницах. В мучительнейших подробностях он описывал, как его предавали или относились с унизительной небрежностью. Акхеймион сидел, слушая этого беднягу с воловьими глазами, или разглядывал толпу и с деланым воодушевлением кивал, говоря себе, что человек мало что лелеет так же, как собственный позор, – именно это ощущение порождало у него бесконечное пьянство.
И это, понял Друз без всякого смятения, именно это, похоже, происходит и здесь, на долгом пути к Ишуалю.
Бесконечное отравление. Медленное подавление стыда. Что хорошего в честности, если она не несет никакой боли?
Пыль на горизонте. Горячий ветер донес запах присутствия человека.
Они рвались вперед по густой траве, наклонившись так низко, что травы цеплялись за плечи, рассыпавшись так широко, что пыль от их приближения не могла спугнуть жертву. Они выкрикивали ругательства безжалостному солнцу. Они были скользкими тварями, неустанными и неумолимыми в своей ужасающей алчности. Грязь была их пищей, жестокость – источником блаженства. Они приняли образ своего врага, нечеловечески красивые в покое и нелепо гротескные и потревоженные.
Шранки… Орудия древней войны, наводящие порядок в пустом мире.
Уже доносился их запах. Уже можно было различить окровавленные куски плоти, которые шранки отрезали для своих утех. Глаза путников широко раскрылись от невыразимого ужаса. С тех пор как их предки в последний раз сталкивались с людьми, минуло много веков, но факт их существования впечатался в плоть и кровь. Болезненное наслаждение их криками. Тепло их крови. Завидное великолепие их борьбы.
Они бежали, как стая волков, при этом суетясь, подобно паукам. Они бежали за истинами, которых не ведали. Бежали в предвкушении насилия…
Бежали, чтобы внезапно застопориться в изумлении, когда из зарослей кустов и травы появился человек.
Женщина.
Озадаченные, они перешли на шаг, приблизились к ней широкой дугой. Ветер гладил ее тело, ерошил волосы и лохмотья, донося до них крепкий аромат ее тела.
Запах человека, гнили, фекалий и… чего-то еще…
Чего-то волнующего и заманчивого.
Они стеной окружили ее, пошатываясь и что-то хрипло выкрикивая, одни угрожающе потрясали примитивным оружием, другие опасливо бормотали, предчувствуя недоброе. Их предводитель вышел вперед, волоча по пыльному торфу свои длинные кинжалы. Он остановился перед ней, почти такой же высокой. Мухи с жужжанием вились над его истлевшим кожаным облачением.
– Кто ты? – рявкнул он.
– Дитя того же отца, – ответствовала она.
Предводитель топнул ногой. Заскрежетал зубами, злобно оскалившись.
– Отца… отца! На земле у нас не осталось отцов!
Она по-матерински снисходительно улыбнулась.
– Но у тебя-то он есть. А другие отказываются это признать.
– Смерть! Смерть тебе! Смерть всем несогласным!
– И все же ты не так сильно жаждешь меня…
– Не так…
– Потому что мы дети одного отца.
– Смерть! – вскричал предводитель. – Смерть!
Он потряс головой, как волк, грызущий кость, поднял свои изъеденные ржавчиной ножи к равнодушному небу.
Существо по имени Мимара подпрыгнуло высоко над головой предводителя. Солнце вспыхнуло на обнаженной стали. Кувыркнувшись в воздухе с неестественной томностью, приземлилось в боевую позицию. Предводитель за его спиной дернулся, вскрикнул, хватая руками воздух, словно старался удержать кровь, темным потоком хлынувшую из его шеи. Крутнувшись на месте, он тенью упал в белую пыль.
– Мы дети одних отцов, – сказала женщина, обращаясь к остальным. – Чувствуете истинную силу этого?
По рядам пронеслись резкие возгласы…
– Черное небо скоро призовет вас к себе.
Она с улыбкой взирала на пресмыкающихся тварей.
– Скоро он призовет вас к себе.