На мгновение воцарилась тишина. Сэм молча глядела на Джорджа.

– То есть как это, Джордж? – наконец выдохнула она.

– Ты никогда не сможешь ходить. Выше пояса все будет нормально: руки, плечи, туловище будут двигаться, а вот с нижней половиной тела все обстоит не так благополучно. Граница проходит по линии талии, это прекрасно видно на рентгеновском снимке, – Джордж объяснял обстоятельно, с ученым видом. – Ниже талии тело практически обездвижено. У тебя могут возникать какие-то ощущения… скажем, сейчас, в данный момент, – но и только. Ты не сможешь управлять своими мышцами, не сможешь ходить. Тебе придется ездить в инвалидном кресле. – И тут отчим окончательно добил Саманту, заявив: – Но, разумеется, мы с твоей матерью решили сегодня, что ты переедешь жить к нам.

– Нет! Нет! – в панике вскрикнула Саманта.

Мать и отчим были потрясены.

– Ну, конечно, ты переедешь к нам, дорогая! – Мать протянула к ней руки, и Сэм съежилась, словно раненое животное, отчаянно желая удрать.

В глазах ее вспыхнул дикий огонь. Они не имели права ей это говорить! Это неправда… этого не может быть… ей никто такого не говорил… Но еще до того, как ей сообщили страшное известие, Сэм уже понимала, что грядет… она давно догадывалась, но скрывала от себя правду… давно, почти с той самой минуты, как очнулась в денверской больнице. И все же никто не говорил ей страшной правды. Никто, кроме этих двух людей. Они пришли специально для того, чтобы сказать все как есть, ибо считали это своим долгом. Но она не желала ничего слышать!

– Я не хочу, мама, – пробормотала Сэм сквозь зубы, но они отказывались ее понимать.

– Ты ведь не сможешь сама себя обслуживать. Ты будешь беспомощной, как младенец. – Мать нарисовала такую картину, что Сэм захотелось умереть.

– Нет! Ни за что, черт побери!.. Да я скорее наложу на себя руки! – истерически взвизгнула Сэм.

– Саманта! Как ты можешь так говорить?!

– Да-да, я сделаю это! Я не собираюсь вести такую жизнь… жизнь калеки! Не хочу, не хочу быть беспомощным младенцем и в тридцать один год жить с родителями. Проклятье! Как такое могло случиться со мной? Нет… не может быть… я не допущу…

Мать беспомощно стояла рядом, а Джордж призвал на помощь все свои профессиональные навыки и попытался утешить Саманту. Но она только еще громче закричала, и мать умоляюще взглянула на мужа: дескать, пойдем.

– Может быть, нам стоит вернуться и поговорить об этом попозже… – Они медленно пятились к двери. – Тебе нужно побыть немного одной, Саманта, привыкнуть… у нас будет много времени, чтобы все обсудить, до завтра мы не уедем, да и потом, врачи считают, что до мая или даже до июня ты все равно отсюда не выйдешь.

– Что-о? – Это был последний вопль отчаяния.

– Саманта…

Сэм показалось, что мать опять кинется к кровати, и она чуть ли не зарычала, как зверь.

– Уходите… ради бога, уходите… пожалуйста… – Сэм начала неудержимо рыдать. – Уходите же!

Они повиновались, и внезапно она осталась одна в пустой палате, по которой разносилось эхо их слов. Через полчаса медсестра, зашедшая к Саманте, увидела, что она в отчаянии пытается перерезать себе вены на руках тупым краем пластмассового стаканчика.

Эти раны зашили парой стежков, а вот душевные раны, которые Саманте нанесли мать и отчим, заживали в течение нескольких месяцев.

27

– Ну, как дела, детка? – Чарли стряхнул с воротника снег, снял пальто и кинул его на стул. Даже в бороде и волосах Чарльза белели снежинки. – Ну?

Он испытующе посмотрел на Саманту, она пожала плечами.

– А чего ты ожидал? Что я буду ждать тебя, сидя в инвалидном кресле, но при этом в розовой балетной пачке и, когда ты зайдешь, начну кружиться в танце?

– Ой-ой-ой! По-моему, мы сегодня просто обворожительны, не правда ли?

– Иди ты в…

Чарли задумчиво поглядел на часы.

– Да я бы с удовольствием, но Мелли ушла в школу на родительское собрание, да и у меня вообще-то нет свободного времени. В два часа мне нужно встретиться с клиентом.

– Очень смешно.

– У тебя шутки еще более убогие.

– А у меня пропало чувство юмора. Что ж, такова жизнь. Мне всего тридцать один год, а я уже инвалид. В этом нет ничего забавного, веселого или остроумного.

– Да, но совершенно необязательно жалеть себя с утра до ночи.

В таком состоянии Сэм пребывала уже три с половиной месяца. С того самого дня, как идиот отчим сообщил ей страшное известие. Теперь пластиковый лонгет был снят, Саманте уже дали костыли, и она сидела в инвалидной коляске. Однако началось самое сложное: изнурительные многомесячные занятия, на которых Сэм предстояло либо научиться жить со своим увечьем, либо – нет…

– Вовсе не следует рисовать себе будущее в таких черных тонах, Сэм. Ты совсем не обязательно должна быть «беспомощной калекой», по выражению твоей матери.

– Не должна? Но почему? Ты что, сотворишь чудо, и я опять обрету власть над моими ногами? – Сэм постучала по ним, словно то были два куска старой резины.

– Нет, этого я сделать не могу, Сэм, – Чарли говорил ласково, но твердо. – Однако ты владеешь своим умом, руками и… – он усмехнулся, – языком. А этим можно очень много достичь, если, конечно, захотеть.

– Вот как? И чего же?

Чарли был готов к такому разговору.

– Видите ли, мисс Зануда, я принес вам сегодня подарочек от Харви.

– Если мне передадут еще хоть одну коробку шоколадных конфет, я закричу!

Сэм говорила как капризный ребенок, Чарли не узнавал ее. И все же надеялся, что она привыкнет. Врачи уверяли, что со временем она, вероятно, придет в себя. Хотя привыкнуть к своему увечью безумно трудно, особенно когда речь идет о такой красивой, деятельной молодой женщине, как Сэм…

– Никаких конфет он тебе не передавал, дуреха. Харви передал тебе работу.

В глазах Сэм промелькнуло удивление.

– То есть как?

– А так. Вчера Харви поговорил с твоими врачами, и они сказали, что ты вполне можешь тут поработать. Я принес тебе диктофон, ручки и бумагу. Харви хочет, чтобы ты внимательно просмотрела три папки…

Он собрался было уйти, но Сэм вдруг откатилась от него, повернулась спиной и почти зарычала:

– Какого черта мне этим заниматься?

Однако Чарли решил, что она слишком долго играла в эту игру.

– Потому что ты уже бог знает сколько времени бьешь баклуши! Потому что у тебя хорошие мозги. Ты могла бы умереть, но не умерла, Сэм. А значит, нечего бездарно разбазаривать дарованную тебе жизнь!

Чарли рассвирепел; Сэм же, наоборот, притихла и спросила уже спокойнее: