— Этот разговор мы в другом месте доведём до конца, — хладным голосом молвил Щавель.
— Нет-с, позвольте, сударь! Все дефиниции сейчас. Вы — дерьмо!
Все напряжённо ждали. Щавель с любопытством глядел на покачивающегося Пандорина.
— Желаю получить от вас сатисфакции! — заплетающимся языком исторг Ерофей Пандорин и, не дождавшись инициативы, пояснил: — Желаю, чтобы вы потребовали от меня извинения за нанесённое оскорбление или удовлетворения в физической форме.
— Я не желаю удовлетворения от вас в физической форме, — холодно ответил Щавель.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы пьяны и распущенны, — ответил тихвинский боярин. — Вы ведёте себя образом, подобающим для казармы ахтунгов.
— Вызовите же меня на дуэль, чёрт возьми! — чуть не плача, воскликнул Пандорин.
— Зачем? — удивился Щавель.
— Потому что я вас оскорбил, дремучий вы человек! Я прилюдно назвал вас дерьмом.
— Я списал вашу слабость на ваше скотское состояние.
— Завтра спозаранку вы уйдёте из города, и мы больше никогда не встретимся, — трагизм в голосе начальника сыскной полиции был неподдельным.
— Это так, — сказал старый лучник. — Но если мы начнём сражение прямо сейчас, я вас убью.
— А мне неважно! — голос Пандорина сорвался. — Я хочу умереть!
— Тогда я вызываю вас на дуэль, — Щавеля начинало это забавлять.
Ерофей Пандорин приободрился.
— Раз вы вызываете меня, тогда выбор оружия за мной. Я выбираю пистолеты.
— Это даёт вам шанс, — отдал должное предусмотрительности начальника сыскарей старый лучник.
«Дуэль! Дуэль!» — пронёсся шёпот по бельэтажу.
Князь Пышкин отвёл стреляться в бильярдную комнату, которая тут же получила название дуэльной. Вопреки ожиданиям Щавеля, им не подали ритуальных кремневых пистолей. Пандорин принёс с собой маленький служебный ПСМ, а отец Мавродий снабдил напарника своим револьвером, с которым, похоже, не расставался. Князь Пышкин своей волей назначил в секунданты Пандорину полицейского чина, а Щавелю жандармского офицера. Под их присмотром оружие было разряжено, проверено и заряжено обратно одним патроном каждое. Противники разошлись к дальним стенам бильярдной, о которой было известно, что она длиной двадцать метров.
— Господа, не желаете ли вы примириться? — елейным тоном вопросил отец Мавродий.
— Желаю, — сказал Щавель.
— Нет! — мотнул головой Пандорин.
— Тогда сражайтесь, и да рассудит вас умение, — благословил на смертельную схватку священник-детектив.
«Швед силой, грек хитростью, — помыслил о движении материальных средств на Руси тихвинский боярин, — результат же всегда один и немного предсказуем». Но раздумывать о постороннем было некогда, и он сосредоточился на противнике.
Пистолет в руке Пандорина был маленький, чёрный и совсем не страшный.
— Брось его! Он тебя недостоин! — рявкнул Щавель.
Пандорин отбросил ПСМ. Посмотрел на пустую руку и заплакал. Ему так не хватало командного голоса отца! Он нашёл силы наклониться и поднять оружие.
— Я буду стрелять! — крикнул он.
— Валяй, стреляй, — безразличным тоном предложил Щавель, глядя Пандорину в глаза. — Поработай за противника.
Едва он договорил, как в руке Пандорина сверкнуло и хлопнуло. За спиной Щавеля разлетелось зеркало. Кто-то вскрикнул. Все разом загомонили.
— Ваш ход! — воскликнул Отлов Манулов и зааплодировал в предвкушении.
Щавель тронул пальцем спусковой крючок.
«Если жизнь телесная не спасительна, — вспомнилось ему. — Делом милости… Несчастный всё равно обречён».
Револьверный спуск выбрал ход. Курок упал на капсюль, оружие дёрнулось, Пандорина на миг заволокло дымом.
От стен, вдоль которых сгрудились зеваки высшего света, посыпались аплодисменты. Официанты стали разносить шампанское.
— Превосходный выстрел, — похвалил князь Пышкин.
— Это не лук, — безразличие сквозило в голосе Щавеля, и князю было непонятно, сожалеет он или радуется, что всё закончилось именно так. — Совсем не лук.
* * *
Раболовецкий караван совершил долгий дневной переход. Двигались форсированным темпом. Щавель спешил удалиться от источника Силы, которой не мог противостоять. Он категорично поставил перед фактом командира пехотной роты рекрутёров, выделенной в помощь для добычи диких мужиков:
— Идти будем от обеда и до упора. Готовься ночевать в лесу, капитан.
Командир роты не осмелился возразить. Он был отнюдь не обласкан на службе, одет в обтрёпанную шинель, а во впалых щеках скопилась грязь. Рота кадровиков огнестрельного оружия не имела. Она была заточена под поиск и набор персонала на работы широкого профиля. Тестированием и дрессировкой, равно как боевыми действиями с пулом кандидатов, занимались совсем другие руки невольничьего рынка. Поэтому конфликтовать с новгородским опричником при семидесяти конных головорезах капитан воздержался.
«В армии у них солдаты биты-пороты, живут на довольствии впроголодь, вместо боевой подготовки используются на тяжёлых работах, ни разу не воевали. Такая армия не может победить, но пленных конвоировать годится», — вынес вердикт Щавель, насмотревшийся за время пребывания в столице на великорусскую пехоту.
На ночёвке он увлёк Жёлудя ужинать к костру с Лузгой и Альбертом Калужским, при котором неотлучно находился его обещанный раб. Пора было сплачиваться с группой. Путь в Орду начинался с первой ночёвки.
Бывший верховный шаман Москвы прислушался к движениям души командира.
— А ты, — промолвил он, — ни о чём не жалеешь.
— Кто-то должен, — ответил старый лучник, неподвижно глядя в огонь.
— Ты слуга закона, но не слуга народа, — сказал Мотвил. — Народ тебя боится.
— Так и положено, ведь я не служу народу, это народ служит мне, а я служу светлейшему, — резонно заметил Щавель. — У нас власть светлейшего князя Лучезавра, а не власть народа. И всякий, задумавший этот ход изменить, будет безжалостно истреблён.
* * *
Покои в глубине президентского дворца замерли в тиши по случаю позднего часа. В маленьком кабинете, отделанном ореховыми панелями, горела на столе электрическая лампа под зелёным стеклянным абажуром. Глава государства Северная Центральная Азия, которое западные соседи называли Железной Ордой, приводил в порядок мысли после вечернего совещания. Затягивался папиросой, прихлёбывал остывший чай, утрясал план на завтра.
Он скорее почуял, чем услышал шаги мягких сапог по толстой ковровой дорожке. В дверь деликатно постучали. Медведеподобный кобель кавказской овчарки, лежащий возле кресла, повернул башку. В маленьких карих глазах блеснули красные огоньки недоброй готовности.