— До утра пересидим на конспиративной квартире. Сейчас патруль нагрянет, он всё равно будет делать обход, и трупы обнаружит. Не надо нам на улицах светиться.
Он разговаривал на ходу столь ровно, будто в кресле сидел. Дыхалка у отца Мавродия оказалась отменная.
Шли долго, не выбираясь из дворов, которые всё тянулись и тянулись в нескончаемом квартале. Наляпанные по единому проекту четырёхэтажные доходные дома, бревенчатые, обитые деревянной дранью и штукатуренные, давали приют всем, у кого за душой найдётся рупь с полтиной за месячный постой в однушке. Распугав на помойке крыс, похожих на крупных кроликов, отец Мавродий скользнул к неприметной дверце в стене, не облагороженной ни крыльцом, ни козырьком, выудил из кошеля пару ключей на верёвочке, резво провернул добротно смазанный замок.
— Тише.
Запустив Щавеля, грек немедленно затворился. Стало темно, хоть глаз выколи, но священник на ощупь отыскал перила, потянул за собой Щавеля. По лестнице чёрного хода они поднялись на третий этаж. Священник нашарил замочную скважину, вставил ключ, медленно и беззвучно выдвинул стальной язычок из гнезда на косяке.
Ночной свет превратил мрак в полумрак. Священник вместо слов легонько толкнул Щавеля в спину, заперся, задёрнул плотную штору, не дающую ушам наушников подслушать, о чём говорят в квартире, а глазам соглядатаев подшнифтить через замочную скважину. Прошёл в комнату. Не глядя, взял со стола коробок, чиркнул спичкой, запалил свечу, завесил окна.
— Вот мы и в безопасности, — священник указал на мягкое кресло возле стола, постепенно прорисовывающееся из темноты. — Пересидим до утра, пока полиция не перестанет рыскать в поисках пары господ в рясе и сюртуке.
Щавель уселся, закинул ногу за ногу. Грек зацепил подсвечник за кольцо рукояти, прошёл через комнату, жёлтый свет озарил чёрную громаду буфета. Прозвенели стёклышки двери. Священник вернулся с бутылкой и двумя рюмками.
— Изведаем от плода виноградного не стока ради веселия, скока снятия стресса для, — он набулькал по полной.
Щавель потянул носом и не ошибся.
Отец Мавродий протянул рюмку, опустился в кресло по другую сторону стола.
— За покойников, не чокаясь, — предложил он.
— Ну, за слёзы вдов и матерей! — Щавель опрокинул рюмку, мелком подумав, что даже у манагера была мама. А может даже и жена.
— За матерей! — отец Мавродий последовал его примеру.
Посидели, приходуясь, оттаивая от рукопашной. Впрочем, хороший алкоголь быстро оказал целительное воздействие на обмороженные души. Священник зашевелился в кресле, тряхнул головой, сбрасывая ошмётки стресса, и благостно улыбнулся.
— Где вы научились так ножиком тыкать?
— Жизнь научила. А вы где научились ногами махать?
— Здесь. Дома, — отец Мавродий налил ещё метаксы. — Лакей обучил. Когда я приехал в Великий Муром, сразу купил негра, чтобы по хозяйству всё делал и сопровождал в присутственные места, я один не успеваю, да и статусные вещи здесь ценятся. Раб оказался посвящённым в тайный мужской африканский союз Тыква Ндо. Я до конца не разобрался в их дикарских верованиях, но понял, что молятся они выдолбленной тыкве, в которой прорезаны глаза и рот, а вовнутрь вставлена горящая свеча. Рождество Тыквы празднуют в ночь с тридцать первого октября на ноябрь, когда силы зла особенно сильны и сведущие люди рекомендуют держаться подальше от торфяных болот. Весля, так зовут раба, оказался знатоком приёмов рукопашного боя. На досуге он обучил меня технике ударов ногами, а я увлёкся и преуспел.
— Дело нужное и необходимое, — заметил Щавель. — Неспокойно у вас в столице. Улица в центре, а грабят как на выселках.
— Да это мигранты понаехали, — возмутился грек. — Совсем обнаглели, набежали как саранча. Работать не хотят и не умеют, они же москвичи! Что им остаётся? Только грабить и воровать. Муром стонет. Полиция не справляется. Мигранты спелись с быдлом на окраине и барагозят вместе. Пора создавать органы миграционного контроля!
— Зачем умножать писарей? — удивился Щавель. — Полиции в Муроме хватает. Надо вешать и стрелять, если будут сопротивляться, а прочих лишних людей отправлять на тяжёлые работы, — поделился опытом тихвинский боярин. — У нас в Ингерманландии для бешеных скидок нет, а, пуще того, для москвичей. Увидел москвича и согнал его с бела света. На том стояла и стоять будет земля русская.
— Так это вы, — сообразил священник-детектив, — в Москве шороху навели?
— Красна Москва углями, — только и ответил на это командир.
— Мало нам своих бакланов и гопников, так ещё налетели как грачи хулиганы-москвичи. Вы догнали беду, которую прогнали, а теперь разгребаем её мы вместе.
— У меня в жизни есть, о чём пожалеть, — сказал Щавель. — Об этом я не пожалею.
Грек сокрушённо вздохнул.
— Надо было взять экипаж.
«Зато познакомились, — подумал Щавель. — Ничто не раскрывает характер мужчины лучше, чем драка. Хорошо, что не взяли экипаж».
* * *
В ночь с субботы на воскресенье рабочая слобода на Болотной стороне Оки не спала. Лился рекою алкоголь, там и сям вспыхивали короткие драки, в дренажных канавах сами собой устраивались заплывы. Босота с пролетарской беспощадностью топила скуку безысходного существования в дешёвой выпивке. Яростно обсуждали убийство генерал-губернатора, гадали, кто займёт его место, мусолили, как обустроить Россию. Пили все. Сознательные трудящиеся и безрассудные холопы, цеховые мастера и кустари-одиночки, рабы и свободные, разночинцы и чернь. Только в перекосоёбленной халупе, притулившейся на отшибе к бараку старьёвщиков возле мусорной горы, было темно и тихо.
Но вот, чу! — скользнула к дверям фигура. Забарабанили по доскам костяшки пальцев. Прокравшийся гость выждал, харкнул, не выдержал, бухнул кулаком. Внутри хибары заскрипел топчан, взвизгнули половицы, в щель протиснулся перегар шнифтящего жильца.
Ночной визитёр не просился войти, соблюдал конспирацию. Решительно откашлялся, веско и сурово известил:
— Мать твою… арестовали, Павел.
И тогда в помойном домике на Болотной стороне сердито зарычали.
— Кто рано встаёт, тому глаз вон, а кто других будит, тому оба, — прохрипел Филипп, натягивая одеяло на голову.
— Вставай, давай, сам просил разбудить, — Михан снова потряс его за плечо. — Подымайся, задрыга, счастье проспишь.
Поломавшись, как положено настоящей творческой личности, бард продрал глаза. Михан не пугал, предупреждая относительно счастья. И хотя день был воскресный, имело смысл шевелиться спозаранку. «Успех такой гей, — хмуро подумал Филипп, наматывая портянки, — что не даётся беспечному творцу, коий ленится просить его руки. За успехом нужно ухаживать, подносить подарки, окружать вниманием и заботой, только так можно рассчитывать на взаимность. И то, если соблаговолит, а не закапризничает».