Услышав его, сел на одеялах Мотвил.
— Почто палёным от тебя воняет? — потянул носом шаман. — Как в театр сходил?
— На все деньги! — объявил Филипп и завалился на койку без задних ног.
* * *
Михан рассекал по городу гренадёрским шагом, и неудивительно — получивший первую в жизни официальную увольнительную стажёр торопился приникнуть к сочным достоинствам мегаполиса.
У солдата выходной.
Пуговицы в ряд.
Ярче солнечного дня…
Пуговицы в ряд.
Часовые на посту —
Пуговицы в ряд.
Проводил бы до ворот,
Товарищ старшина,
Товарища старшина.
Пуговицы в ряд.
Старинный гимн отпущенных в увал сам собою рвался из груди Михана. Где только его подслушал, кто из омоновцев напел, а, поди ж ты, отложилось в памяти. Из глубин генетического кода всплыл распорядок проведения культурно-развлекательной программы — поесть мороженого, сходить в кино, познакомиться с девушкой. Запущенный силой психосоматики синтез производил на участках ДНК, содержащих соответствующую запись родовой памяти, молекулы информационной рибонуклеиновой кислоты, которые химическим путём сообщали сохранённое предками знание клеткам головного мозга. От этого в башке у Михана возникали картинки, которые парень не мог соотнести с окружающей действительностью и личным опытом. Вот он сидит в тёмном зале в окружении молчащих людей, смотрит движущиеся картинки на светящейся стене. Вот он сидит на неудобной скамейке из крашенных белых реек, неловко повернулся к девушке в сарафанчике и протягивает цветок. Что за чушь! Откуда взялось? Михан не знал и сам себе удивлялся. «Не иначе, наряды по роте ушатали», — гадал стажёр. Последний раз он видел девушку ночью на конюшне, это была обращённая в рабство Покинутая Нора, которую насиловал Скворец и ради потехи застрелил пьяный Лузга. Такой расклад Михан понимал. Но цветок, скамеечки на песчаной дорожке? Пуговицы в ряд? Спасительной дланью Отца Небесного отмёл этот бред знакомый голос позади:
— Михан, погодь! Обожди гнать как в самоволку.
Молодец оглянулся. За ним поспевал Жёлудь, ладный, нарядный, изодетый чудно. Михана кольнула зависть. Лучник выглядел настоящим великомуромским повесой. Как ему это удалось, откуда что взялось, ведь дома за ним ничего подобного не наблюдалось? Почему у боярского сына есть всё и далось без труда, а у нормального парня есть только красный греческий платок, и тот повязать вряд ли уместно? И тогда, чтобы заглушить ревность, Михан насмешливо рявкнул:
— Шире шаг! Чего плетёшься как беременный ишак?
Жёлудь догнал, сказал примирительно:
— Вместе веселее.
«Чего напрашивается?» — хотел обидеться на него за собственную никчёмность стажёр, но не получилось. Он тяготился с выбором притонов, не помог и старый шарманщик — Михан не знал, о чём его спрашивать. Молодой же лучник в Великом Муроме успел позажигать и разнюхал злачные места.
— Ну… пошли, — сделал одолжение Михан. — Ты знаешь, где тут гулять?
— В общих чертах, — уклончиво отозвался Жёлудь. — Намедни у Нюры зависал. Куртку подарила, очень я ей угодил.
— У тебя и баба здесь есть? — скрипнул зубами Михан.
— Настоящая ударница труда, — похвастался Жёлудь.
— Чего к ней не идёшь?
Лучник вспомнил, как Нюра отвернулась, деликатно скрывая факт знакомства. Вспомнил злую бабку, рассевшийся после взрыва барак. Лучше было там не появляться.
— Не хочу.
— Почему? — будь у Михана баба, в увольнение он помчался бы к ней со всех ног.
— Просто не хочу.
— Твой красный пролетарий вышел на больничный? — блеснул теоретическим знанием парень.
— Взял отгул, — сказал Жёлудь.
Казармы, хоть и располагались на задворках центра, но всё же в сердце города, поближе к мэрии, дворцам и домам богатеев. Парни быстро оказались на проспекте Льва Толстого в окружении гуляющей толпы и разноцветных вывесок. Будочники вскарабкивались по деревянным стремянкам зажигать фонари. Причудливые лампы подсвечивали в витринах диковинные товары, придавая им заманчивый вид. Конные и пароконные экипажи катили по проезжей части в четыре ряда, наполняя воздух стуком подков и колёс. По тротуару неистово фланировали франты в плаще и фраке, в стильных френчах и модного покроя сюртуках. Со щеголями и с товарками под ручку выходили прехорошенькие барышни с тонкими талиями, в фасонистых платьицах и затейливых шляпках, под которые ещё надобно было заглянуть, чтобы рассмотреть барышнино лицо. Прелестные существа, чей пол не определить, летели по панели так споро, будто на ногах имели туфельки с крылышками, но это были красные кедики от Конверса. Брутальные мачо с густыми бородами, искусно дополненными шерстью яка, озирали огненным взором подведённых глаз пространство вокруг себя, отпугивая недостойных и выбирая достойных. Там расфуфыренные ахтунги охраняли вход в ночной клуб «/Слэш». Вечер только начинался, но к дверям выстроилась очередь.
— Данспол, танцы вокруг шеста, пляски до упаду. Кавалеру с тремя барышнями вход бесплатный, — прочитал Михан и дёрнул Жёлудя за рукав. — Айда!
— Ну, айда, — поплёлся молодой лучник в хвост очереди и позырил на вывеску. — Куда айда? Трёшка за билет! Ты долбанулся об колоду, на трёху упиться можно.
— Да лана, расслабься! Айда куда надо айда, это козырный гадюшник на главном проспекте столицы, можно разок себе позволить, видал, сколько народу топчется, — тараторя как заведённый, молодец утянул товарища за собой словно щепку в водоворот.
Жёлудь только плечами пожал, стараясь понять и разделить чувства Михана. Стажёра укатала служба, а клубе гоношилось веселье. Отбивали ритм барабаны и тарелки, наяривала скрипка, играл аккордеон. Ахтунги, наряженные в броские мундиры заведения, оставались при своих перекрещенных портупеях с железным кольцом на груди, сигналя непонятливым, что и на халтуре находятся при исполнении. Один собирал плату, другой отцеплял от медного столбика золочёную верёвку на крючке и запускал публику. Или не запускал, отгоняя выставленной ладонью, и деньги тут не имели значения.
— Танцульки это круто, — продолжал уговаривать Михан. — С тёлками познакомимся.
— С ночными бабочками, — поправил натаскавшийся в муромских реалиях Жёлудь.
— С красавицами тогда уж, я тоже по-ихнему наблатыкался, — не ударил лицом в грязь стажёр, выслушавший в роте кучу баек от вернувшихся из увольнения ратников.
«Полукровка», — стоящий перед ними молодой осанистый эльф с мифриловыми колечками, продетыми по нижнему краю ослиных ушей, вполоборота облил парней высокомерным взглядом, а молодая рыжая кобылка, держащая его под ручку, в знак поддержки издала короткий презрительный треск.
«Послерожденный», — Жёлудь сделал морду кирпичом и полоснул незнатного эльфа таким надменным взором, словно сам родился в Садоводстве до Большого Пиндеца.