Собеседник понизил голос, и нехитрая уловка возымела действие, главного Жёлудь не расслышал. Господа синхронно завернули на низкое крыльцо, застеленное ковровой дорожкой, вытерли ноги о половик (двери перед ними распахнулись сами) и скрылись внутри публичного дома.
— Пойдём? — приоткрыв рот, Михан обозрел роскошный фасад, оштукатуренные колонны с портиком, роскошную вывеску «Чертоги».
Он не был уверен, что их сюда пустят.
— Отчего же, войдём, — тряхнув головой, Жёлудь увлёк друга в недра заведения.
Двустворчатые двери предупредительно открылись. В прихожей обнаружился привратник — обрюзгший лиловый негр в смокинге, накрахмаленной манишке с галстуком-бабочкой. В штанах и штиблетах, разумеется. Парни удивились, как так, один? Привратник же, и вовсе не прикасаясь к дверям, двинул вделанный в стену возле вешалок длинный медный рычаг. Скрипнул механизм, заклокотала под полом смазанная цепная передача, створки сами собой закрылись. Проклятые китайцы с порога нашли, чем удивить!
Жёлудь сунул негру грош. Привратник раздвинул в восторженной улыбке толстогубую пасть, полную белоснежных зубов. Услужливо отодвинул портьеру. Парни вошли в залу, обставленную с шиком, но без упора на восточный колорит. Повсюду был бархат, складчатые ткани, бахрома. У стен ждали плюшевые диваны с басонами, будуарные кресла, резные столики, кадки с фикусами. В зале было тепло и сухо, недавно протапливали. Пахло соломой, золой, пылью, молотым чёрным перцем и смесью ароматных вод. У дальней стены размещался небольшой бар с уютной стойкой, возле которой успели расположиться оба давешних господина, немедленно прошествовавших в привычное место. Они устроились на высоких табуретах в позах несколько фривольных, чувствуя себя желанными гостями.
— Ну, чего? — тихо спросил Жёлудь, стоя у входа и потирая руку.
— Присядем, чего стоять, — негромко и смущаясь ответил Михан.
Друзья направились к ближайшему дивану и опустились в его глубокие недра, ожидая претворения в действие процедуры, начало исполнения которой было неведомо.
Из прохода сбоку от бара появилась немолодая китаянка в парчовом платье с воротничком стоечкой, кружевами и вышивкой. На её потасканное лицо наложили отпечаток характерными морщинами лживость, жадность, скрытое высокомерие и тщательно запрятанный страх. Надменно повертела жалом, ища работниц и работников, не нашла, тут же расплылась в фальшивой улыбке, встала за стойку, с наигранным радушием приветствовала господ.
— Куда ушёл ваш китайчонок Ли? — иссохший господин с красными щеками чахоточника, судя по голосу, тот самый циник, небрежно расправил черепаховый лорнет на тоненькой чёрной ленточке, с шаловливой двусмысленностью рассмотрел чрез него хозяйку заведения, словно хотел узнать её получше.
— Зя водкой усёр, — быстро прожужжала китаянка. — Девоськи сейцас придут.
— Мятного ликёру, — потребовал циник, словно бы томясь от ожидания.
— Портеру и яйцо тунцзыдань, — заказал его сочувствующий китайцам спутник, кругленький и рыхлый, с рыжеватыми усиками кота-щекотуна.
Мадам сунулась под стойку, но тщетно. На обезьяньей маске мелькнула досада.
— Туньцзыдань нету, пидань есть, — объявила она, шустро наливая из ядовито-зелёной бутылки какое-то отвратительное пойло в стеклянный напёрсток.
Любитель китайцев покорно вздохнул.
— Давайте пидань.
Спутник его, циник, опрокинул рюмку в пасть, небрежно запустил по стойке к китаянке.
— Ещё одну. И заведите граммофон, мадам.
Возле бара на тумбе стоял ящик граммофона, отрастивший в залу разлапистый медный рупор. Китаянка недолго перебирала конверты на нижней тумбочной полке. Вытрясла пластинку, по её мнению, угодную клиенту, положила на деку. Принялась крутить заводную ручку сбоку ящика, взводя пружину. Сняла механизм со стопора, бережно опустила иглу на звуковую бороздку. Из рупора донесся громкий треск и многообещающее шипение.
Боль!..
…шие города,
Пустые поезда,
Ни берега, ни дна —
Всё начинать сначала.
Пластинка оказалась сборником российских романсов. Столичные судари были не чужды сурового сентиментализма допиндецовой культуры.
Держа осанку, мадам подошла к парням и фальшиво улыбнулась.
— Рада вам здеся. Девоськи по пятёрке, сейцас будут.
«По сходной цене», — приободрился Михан.
— Нормалёк! — сказал он.
— А то, — поддакнул Жёлудь, которому после новых впечатлений в тёмном переулке и азиатском муравейнике захорошело только сейчас. — Дайте две.
— Подозьдите айн момент. Освободятся и спустятся. Выпейте пока.
— Принесите чего-нибудь, — распорядился Жёлудь, начавший привыкать к великомуромской жизни.
Китаянка скользнула змеиным взглядом по гламурному повесе с вывеской провинциального лоха, направилась к стойке, за которой появился проворный ходя. Он занёс брякающий ящик и угнездил под прилавком.
Куда бы ни приплыл моряк,
За золото и серебро
Ему всегда покажут фак,
Ему всегда набьют табло.
Виной гашиш!
С тобой Париж…
— Кстати, про гашиш, — Михан извлёк на свет басурманский пакетик, развернул, понюхал. В фунтике оказалось бледно-зелёное крошево растительного происхождения. — Дунем, пока ждём?
Не дождавшись ответа, Михан придвинул журнальный столик, оторвал полоску от газеты, насыпал щепотку дурман-травы, кое-как свернул самокрутку.
Стараясь двигаться развязно, как подобает в гнездилище порока, подвалил к бару.
— Угостите огоньком? — обратился он к господам.
Чахоточный циник изучил просителя через лорнет и небрежно обронил:
— Курить — здоровью вредить.
Его рыхлый спутник поглощал с блюдечка тёмно-серое яйцо, замученное до столь плачевного состояния ходями в адовой яме или ещё каком стрёмном месте согласно неведомым русскому человеку технологиям раннего палеолита. Он сделал вид, будто искателя огня не существует.
Зато проворный китайчонок Ли ловко продал клиенту коробок спичек с этикеткой публичного дома. Михан взял фарфоровую пепельницу с синими павлином и красными иероглифами, плюхнулся на диван, раскурил косяк. Затянулся что было сил, задержал дыхание, мощно изверг дым. Подождал.
— Будешь?
— Нет, — категорично отказался Жёлудь.
Бармен принёс рюмки с желтоватой жидкостью, сразу положил на стол счёт.
— Платить сейчас, пожалуйста, — вежливо сказал он.
Молодой лучник прочитал цену. Выпивка в публичном доме приносила дохода не меньше шлюх.
— Как тебя зовут? — севшим голосом поинтересовался Михан.
— Брюска.