Сара собрала все необходимые документы, чтобы выехать во Францию, но отказывалась покидать Германию, пока Виктор сидел в лагере Заксенхаузен неподалеку от Ораниенбурга. «Всего тридцать километров от Берлина, а словно на краю света», — возмущался Макс. Отказ Сары уезжать больше всего беспокоил его. Он предпочел бы, чтобы она без промедления отправилась в безопасную страну, и обещал ей заняться Виктором, не понимая, почему не удается добиться его освобождения, хотя нацисты отпускали евреев, которые покидали пределы страны. Они с Фердинандом были в курсе тех нечеловеческих условий, в которых эсэсовцы содержали заключенных. Те, кому повезло вырваться, оказывались физически и морально разбитыми. Просиживая над делами, Фердинанд сражался, как мог, с придирчивыми и коррумпированными чиновниками.
Макс посмотрел на часы. Зазвонил телефон, заставив его подпрыгнуть. В трубке слышался треск.
— Макс, это ты?
Услышав этот мелодичный голос с акцентом, он почувствовал прилив счастья и, оглушенный им, прислонился к стене.
— Да, это я.
— Рада тебя слышать, Макс, — сказала Ксения. — Сегодня утром я получила твое письмо. Разумеется, я смогу их приютить. Как ты мог во мне сомневаться? Феликс и Лили, так их, кажется, зовут?
— Да. Им двенадцать и восемь лет. Сара не хочет покидать Берлин без мужа и расстаться с самой младшей дочерью, но я должен убедить ее разрешить уехать хотя бы двум старшим детям. Ситуация у нас становится все более невыносимой. Так как у нее никого во Франции нет, я подумал о тебе. Ты единственная надежда.
— Не уверена только, что она согласится доверить мне детей, — с сомнением в голосе добавила Ксения.
— Почему? Я ведь тебе доверяю.
На другом конце провода повисла пауза.
— Ты слышишь меня, Ксения?
— Да, конечно, — поспешила ответить она. — Передай Саре, что я рада принять ее детей. Скажи ей, что они будут в безопасности, пока она и муж не смогут их забрать. Ты должен убедить ее в этом, Макс. Это очень важно. То, что у вас происходит, чудовищно.
— Я знаю. Поговорю с ней сегодня же вечером и сообщу тебе. Как ты сама?
Она опять замолчала. Память Макса нарисовала ее фигуру и черты лица, запах ее духов, и ему сразу же безумно захотелось ее. Он и сердился на себя за эту слабость, и гордился собой за способность так сильно любить.
— Я постоянно думаю о тебе, — призналась она серьезно, чем застала его врасплох.
Впрочем, она не была бы собой, если бы действовала иначе. Она ненавидела условности и вежливую ложь, которые так глубоко могут спрятать правду.
— Я люблю тебя, — сказал Макс.
Она не ответила, конечно. Как обычно.
— Я буду ждать детей, Макс. Если хочешь, я сама могу приехать в Берлин за ними. То есть если Сара хочет… Решайте сами. И держи меня в курсе.
— Спасибо, — проговорил он. — От всего сердца спасибо. До скорого.
Когда он положил трубку, радостные голоса детей Сары раздались в комнате в конце коридора. Через час в замке повернулся ключ, и в квартиру вошла сама Сара. Макс смотрел, как она снимает свое манто, темную шляпу, перчатки. Поглядев в зеркало, она аккуратно пригладила волосы. Ее движения были какими-то особенно мягкими. Десяток вопросов готовы были сорваться с губ Макса, но он молчал, так как боялся, что неудачная фраза вспугнет Сару. Когда подруга повернулась к нему, он увидел ее отрешенный взгляд.
Она села в кресло возле камина. Не говоря ни слова, Макс протянул ей бокал с виски, прежде чем сесть напротив. Внезапно он почувствовал стыд перед этой женщиной, которая потеряла все, муж которой сидел в тюрьме. Он стыдился того, что он немец, Фрайхерр фон Пассау, потому что считал такой же немкой и Сару Линднер, которую наказывали за несовершенные преступления. Он стыдился, что он, мужчина, не знает, как защитить ее от этих страданий. Ее лишили всего: дома, работы, имущества, всего, за исключением достоинства. Не пролив ни слезинки, не вздрогнув, она сидела неподвижно, замкнувшись в себе, словно молилась. Потом медленно повела глазами в его сторону.
— Вот и все, — сказала она, и на ее лице ясно читалось отчаяние. — Дома Линднеров больше нет. На следующей неделе ты увидишь над дверями новую вывеску, а в газете объявление, что магазин теперь находится во владении респектабельных арийцев. Знаешь, о чем я сейчас думаю?
— О своем отце.
— Верно. В меня словно вонзили кинжал, вот сюда, — произнесла она, показав рукой на сердце.
Макс хотел сказать, что он расстроен, но любые слова казались незначительными. «Вот до чего нас довели», — горько подумал он.
— Должна тебе сказать, что для меня было большим сюрпризом, когда в зал вошел новый хозяин магазина.
— А разве это не представитель текстильных предприятий Гамбурга? — удивился он. — Ты знаешь, я тоже пытался сделать заявку для участия в конкурсе, чтобы выкупить хотя бы часть предприятия и таким образом защитить твои права, когда вся эта история закончилась бы. Но мою заявку никто не принял.
— Еще бы, для этого была веская причина, — иронически заметила она, и маленькие искорки загорелись в ее глазах. — Кто-то более ловкий, чем ты, давно положил глаз на предприятие.
Дрожь пробежала по спине Макса, в то время как Сара умолкла, чтобы глотнуть виски.
— Только не говори мне, что это…
— Увы, так оно и есть. Курт Айзеншахт теперь новый владелец погибшего Дома Линднеров. Твоя сестра будет делать покупки у самой себя.
Она не могла скрыть горечь. Макс резко поднялся, подошел к окну и прижал лоб к холодному стеклу. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.
— Мне очень жаль, правда. Очень жаль. Прости меня.
Сара посмотрела на него с грустной улыбкой.
— Ну что ты. Ты ни в чем не виноват, мой бедный Макс, — сказала она. — Я знала, что он воспользуется случаем, чтобы приумножить свое состояние. Говорят, что он сделал заявку и на выкуп магазина Натана Израеля. В любом случае Мариетта, скорее всего, не в курсе, — сказала она, поднимаясь. — Сомневаюсь, что ее муж рассказывает ей о том, как обделывает свои делишки. Ну ладно, я пойду уложу детей. У тебя есть новости от Фердинанда?
— Нет, но он обещал зайти сегодня вечером.
— Единственный плюс от всего этого — то, что теперь я смогу направить всю свою энергию, чтобы вызволить Виктора из Заксенхаузена. Больше мне нечем заниматься.
К концу вечера в двери позвонил Фердинанд. Его волосы были всклокочены, фетровая шляпа и старое пальто покрыты снегом. Макс отнес их на кухню, чтобы они просохли. Вернувшись в салон, он увидел, что друг сидит перед огнем камина, пытаясь согреть руки.
— Ты ел? — спросил Макс.
— Нет.
— У нас кое-что осталось от ужина. Я приготовлю тебе. Новости есть?
— В общем, нет, — ответил Фердинанд с угрюмым видом. — Пока я в полном тупике с Виктором. Он обвиняется в том, что несколько лет назад писал статьи для сионистской газеты.