А что, если я обману его ожидания?
Я сомневалась, что он ожидает увидеть что-то такое особенное. Ведь он только три дня назад обнаружил, что у него есть внучка.
Лили объявилась у меня в пятницу вечером, хотя я ждала ее только в субботу утром, но она сказала, что мама на нее не по-детски наехала, а Урод Фрэнсис заявил, что ей давно пора повзрослеть. «И это говорит человек, у которого целая комната отведена под игрушечную железную дорогу», – презрительно фыркнула Лили.
Я сказала, что она может оставаться у меня сколько угодно, но при следующих условиях: а) я получу подтверждение от ее мамы, что она в курсе ее местонахождения; б) она не будет пить спиртное; в) она не будет курить в доме. Это означало, что, пока я принимала душ, она просто отправлялась в магазинчик Самира через дорогу и болтала с ним, за разговором успевая выкурить сигаретку-другую. Но я решила не придираться по пустякам. Таня Хотон-Миллер почти двадцать минут жаловалась мне по телефону на свою невыносимую жизнь, в частности на совершенно невыносимую Лили, затем четыре раза подряд повторила, что мне не стоит отправлять Лили домой буквально через сорок восемь часов, и закончила разговор только тогда, когда откуда-то сверху донесся ужасающий грохот, означающий, что дела приняли явно плохой оборот. Я ошеломленно держала в руке замолчавший телефон, прислушиваясь, как Лили гремит чем-то на моей маленькой кухне, а незнакомая музыка заставляет дрожать немногочисленные предметы обстановки гостиной.
Ну ладно, Уилл, мысленно обратилась я к нему. Если ты действительно хотел, чтобы у меня началась новая жизнь, тебе это удалось.
На следующий день я вошла в гостевую комнату разбудить Лили и обнаружила, что она вовсе не спит, а сидит, обхватив коленки рукой, и курит в открытое окно. На кровати высилась гора одежды, будто Лили перемерила кучу нарядов и все забраковала.
Она сердито зыркнула на меня, словно предупреждая, чтобы я не смела ничего говорить. Перед глазами тотчас же возник образ Уилла, который сидит, отвернувшись от окна, в своем инвалидном кресле, а взгляд его полон ярости и боли, и у меня перехватило дыхание.
– Мы выезжаем через полчаса, – сказала я.
Мы въехали на окраину Стортфолда около одиннадцати. Узенькие улочки города были запружены группами туристов – точь-в-точь стаи птиц в ярком оперении, – бесцельно бродивших, с путеводителями и мороженым в руках, мимо кафе и сувенирных лавок, где торговали тарелками с изображением замка и календарями, которые по приезде домой будут наверняка похоронены в дальнем углу ящиков комода. Я медленно проехала мимо замка в длинном хвосте экскурсионных автобусов, удивляясь экипировке туристов, не меняющейся из года в год и состоящей из непромокаемых плащей, летних курток и шляп от солнца. В этом году в городе отмечалось пятисотлетие замка, и куда ни посмотришь, везде были постеры с рекламой связанных с этим событием мероприятий: танцоры в народных костюмах, жареная свинина, торжественные мероприятия…
Я припарковалась у парадного входа, почувствовав страшное облегчение, что не пришлось ехать к пристройке, где я провела так много времени с Уиллом. Мы сидели в машине и прислушивались к урчанию мотора. Лили, как я заметила, успела до мяса обкусать ногти.
– Ты в порядке? – (Она лишь передернула плечами.) – Ну что, тогда пройдем в дом?
Она уставилась себе под ноги:
– А что, если я ему не понравлюсь?
– С чего это вдруг?
– Я никому не нравлюсь.
– Уверена, ты ошибаешься.
– В школе меня никто не любит. А родители спят и видят, чтобы избавиться от меня. – Лили свирепо впилась зубами в ноготь большого пальца. – Какая нормальная мать позволит своей дочери жить в убогой, занюханной квартире какой-то чужой тетки?!
Я откинулась на спинку сиденья и сделала глубокий вдох.
– Мистер Трейнор – очень славный человек. Я никогда не привезла бы тебя сюда, если бы хоть чуточку сомневалась.
– Но если я ему не понравлюсь, мы можем просто уехать? Типа вот так взять и свалить.
– Ну конечно.
– Я ведь сразу пойму. Хотя бы по тому, как он будет на меня смотреть.
– Если понадобится, мы тут же дадим деру.
Она едва заметно улыбнулась, но с явным облегчением.
– Ну ладно, – бросила я, стараясь не показывать, что волнуюсь не меньше ее. – Тогда вперед.
Я стояла на ступеньке и внимательно следила за Лили, а потому совершенно забыла о себе. Дверь медленно отворилась, и на пороге появился он, все в той же васильковой рубашке, которая была на нем два года назад, хотя и с новой, более короткой стрижкой, возможно предназначенной для того, чтобы скрыть следы преждевременного старения, вызванного тяжелым горем. Он открыл рот, словно собирался что-то сказать, но забыл, что именно, а потом посмотрел на Лили и уже не отводил от нее глаз.
– Лили?
Она кивнула.
Мистер Трейнор буквально впился в нее взглядом. Никто не шелохнулся. А затем у него задрожали губы, на глаза навернулись слезы, он шагнул вперед и сжал ее в объятиях:
– О моя дорогая! Боже мой! Как я счастлив видеть тебя! Боже мой!
Его седая голова прижалась к ее светло-каштановой. И у меня невольно возникло опасение, что Лили отшатнется, ведь она явно не из тех, кто легко идет на физический контакт. Но, к моему удивлению, она протянула вперед руки, обняла мистера Трейнора за талию и так крепко вцепилась в его рубашку, что побелели костяшки пальцев, а потом закрыла глаза, растворившись в его объятиях. И они, старик и его внучка, казалось, целую вечность стояли, застыв на верхней ступеньке.
Затем он отстранился и заплакал, не скрывая слез.
– Дай мне посмотреть на тебя. Дай мне посмотреть.
Лили бросила на меня смущенный взгляд, но вид у нее был явно довольный.
– Да-да, теперь я вижу. Боже мой! Это ты! Это ты! Правда, она похожа на него? – повернувшись ко мне, спросил он.
Я молча кивнула.
Лили не отрывала глаз от мистера Трейнора, возможно пытаясь увидеть черты своего отца. И они по-прежнему стояли, держась за руки.
И только сейчас я поняла, что тоже плачу. Может, потому, что на старом морщинистом лице мистера Трейнора читалось неимоверное облегчение и радость от щедрого подарка судьбы, а может, потому, что нельзя было без слез смотреть на счастье нежданно-негаданно нашедших друг друга людей. А когда Лили улыбнулась ему мягкой, признательной улыбкой, мои нервы не выдержали и все сомнения насчет Лили Хотон-Миллер вмиг рассеялись.
Прошло менее двух лет со времени моего последнего посещения этого дома, но с тех пор Гранта-хаус изменился почти до неузнаваемости. Исчезли огромные антикварные шкафы, шкатулки на отполированных до блеска столах красного дерева, тяжелые портьеры. И уже с первого взгляда на расплывшуюся фигуру Деллы Лейтон становилось понятно, откуда такие перемены. Да, кое-где еще стояли предметы старинной обстановки, но все кругом сверкало яркими красками или было девственно-белым: и новые занавески фирмы «Сандерсон» цвета яичного желтка, и пастельные ковры на старых деревянных полах, и современные эстампы в простых рамах. Делла шла очень медленно, улыбка на ее лице была слегка настороженной, словно приклеенной. А когда Делла приблизилась, я невольно попятилась. Меня шокировал вид откровенно беременной женщины, с ее грузным телом и почти непристойным изгибом живота.