С некоторых пор Гийо стал для Жиля чем-то вроде кота-рыболова, который выручал своего хозяина, каноника собора Сен-Северен, принося отцу Перле на ужин свежую рыбу. Поначалу Гийо надеялся на безмятежную жизнь в качестве слуги Жиля, который был молод и делал почти все сам. Но деньги, которые дал своему беспутному сыну Ангерран де Вержи, начали быстро иссякать, и ему пришлось положить зубы на полку.
Пройдоха, привыкший к сытой жизни в замке Вержи, начал тихо возмущаться, но Жиль был непреклонен; в нем неожиданно проснулась фамильная скупость. Ведь кроме расходов на еду и вино ему нужно было платить учителям, покупать письменные принадлежности и свечи, чинить обувь и одежду (к счастью, мелкий ремонт делал Гийо), платить за угол господину Бернье… Когда Жиль посылал Гийо на рынок за продуктами, то требовал от него отчет до единого гроша. Гийо даже не пытался протестовать (хотя и намеревался), потому как его юный господин имел твердую руку и лихой нрав и обманывать его было себе дороже.
Тогда Пройдоха решил, что спасение от голодной смерти не должно зависеть от хозяина, и начал по вечерам куда-то исчезать вместе с Гаскойном. Обычно он приволакивался к утру, нередко в изрядном подпитии, иногда с синяками и ссадинами, а однажды Жилю пришлось врачевать глубокий порез на груди Гийо. Пройдоха клятвенно заверял, что все произошло случайно: будто бы на него набросилась шайка каких-то бездельников, и он спасся от верной смерти лишь благодаря ангелу-хранителю, который, по счастью, не заплутался в узких улочках Парижа и вовремя подоспел к нему на выручку. Все это Гийо рассказывал с честной миной на изрядно помятой физиономии, но Жиль почему-то ему не поверил.
Из своих ночных похождений Гийо редко возвращался с пустыми руками. Чаще всего он приносил бутылку-другую вина и хлеб. Но иногда ему улыбалась удача, и он притаскивал целый окорок. Тогда они пировали, и Жиль на некоторое время проникался к Гийо нежными чувствами.
— Эй, лежебока! — Жиль пнул Гийо под ребра кулаком. — Просыпайся, будем ужинать.
В комнате фазан начал издавать такие умопомрачительно вкусные запахи, что он решил не дожидаться вечера. К тому же горькая настойка аптекаря явно изменила состояние желудка к лучшему: он перестал беспокоить, да и «музыка» в кишках затихла, зато голод стал совсем нестерпимым.
— Мессир, какой ужин?! — Гийо потер глаза кулаком и указал на небольшое оконце, в котором виднелся клочок голубого неба. — Солнце еще светит вовсю.
— Ну, ты как хочешь, а я поем…
С этими словами Жиль положил фазана на тарелку и отрезал краюху хлеба. Сегодня он решил махнуть рукой на свои денежные затруднения и купил хлеб из Шальи. Это было местечко неподалеку от Парижа, поля возле которого славились своим наливным зерном. Местные хлебопеки придумали новый сорт хлеба, который потеснил «городские» караваи. Конечно, он был похуже белого дворянского хлеба, тем не менее пользовался успехом у зажиточных парижан. Хлеб из Шальи и стоил в два раза дороже обычного.
— Не торопитесь, мессир! — порывшись в своих вещах, Гийо достал бутылку неплохого вина и поставил ее на стол. — Как-то нехорошо присоединяться к пиршеству с пустыми руками…
Он с деловитым видом сел за стол, и вскоре от фазана остались лишь одни раздробленные кости. Затем Жиль упал на постель и погрузился в размышления. Гийо тоже последовал его примеру. В отличие от своего господина, которому полагалась кровать, он спал на полу. Чтобы постель была помягче, он где-то раздобыл большой мешок, набил его свежим душистым сеном, и получился превосходный матрац.
Наверное, в сене находились какие-то травки, отпугивающие насекомых, потому что все они, в том числе и вши, сбежали из квартиры Жиля. А может, причиной такого удивительного комфорта послужил владелец дома. Спустя какое-то время после вселения в свое жилище Жиль узнал, что господин Бернье бежал из родного Иври по причине занятия алхимией, которая, по утверждению отцов церкви, стояла вровень с колдовством, — в Париже к разным человеческим странностям и увлечениям относились весьма снисходительно.
Возможно, господин Бернье применил свои познания в колдовской науке, чтобы избавить своих жильцов от кровососущих насекомых. В принципе, это было святотатство. Церковь называла вшей «божьими жемчужинами», и они считались особым признаком святости. Но Жиля эти мелкие назойливые твари страшно раздражали, и он пытался изводить их разными способами, что не всегда удавалось, — уж чего-чего, а вшей везде хватало.
В данный момент Жиля занимал вопрос одежды. А точнее, студенческой мантии. Та, что он носил, попала к нему совершенно случайно, притом благодаря Гийо. Хитрец отыскал ее у старьевщика и купил за мизерную цену. Наверное, мантию оставил в таверне какой-то школяр, любитель хорошо заложить за воротник, в качестве залога за выпитое вино; такие случаи бывали нередко, как позже узнал Жиль. Но мантия оказалась чересчур уж дряхлой, а ее меховая отделка была до такой степени изъедена молью, что представляла собой торчащие во все стороны клочки шерсти неизвестного науке зверя. Поэтому перед Жилем во всей своей неприглядной наготе встал вопрос приобретения новой мантии, которая стоила недешево, не менее пятнадцати солей [34] , если долго торговаться и если повезет. Это означало еще больше ужаться в деньгах, чему его душа противилась со страшной силой.
В Парижском университете все четыре факультета — искусств, медицины, права и теологии — имели свою одежду, различающуюся цветом и даже покроем. Студиозы и преподаватели факультета искусств носили мантии из черной, темно-синей или голубой шерстяной ткани, отделанной мехом. Студенты-медики надевали темно-красные одежды, а юристы — алые. Что касается преподавателей теологии, то если они принадлежали к какому-нибудь монашескому ордену, то носили мантии цветов этого ордена, а ежели были мирянами, то могли надевать простую одежду скромных цветов.
Жиль поступил на факультет искусств, вопреки надеждам отца, что его беспутный сын когда-нибудь наденет судейскую мантию; во всех отношениях для рода де Вержи это было бы превосходно. Другие факультеты он отмел сразу, без колебаний: на медицинском нужно было превратиться в книжного червя, потому что там требовались глубокие познания, теологию Жиль считал пустой болтовней, а судейских крючкотворов-мздоимцев он и на дух не переносил. Юный Жильбер де Вержи жаждал полной свободы, а Париж был как раз тем местом, где она произрастала.
Вспомнив, как его посвящали в студенты, Жиль невольно хохотнул. Гаскойн, который успел придремать, дернулся во сне и тихо тявкнул, но глаз так и не открыл. Пес был под стать своему хозяину — хитрец, лежебока и мелкий воришка. Гийо практически не кормил его, но Гаскойн, который днями где-то пропадал, всегда выглядел сытым. Как он добывал себе пропитание, можно было только догадываться. Но ходить вместе с Гийо и Жилем на рынок пес категорически отказывался. Наверное, из-за своей чрезмерной популярности среди рыночных торговцев…
Посвящение происходило в виде судебного заседания. Во главе суда стоял аббат из старшекурсников, обычно самый уважаемый среди студиозов шалопай, или магистр, который еще не избавился от школярских привычек. На этот раз им оказался некий Франсуа де Монкорбье, всего лишь год назад получивший степень магистра искусств. Новичков вместе с Жилем было пятеро. Их заставили обнажить головы и поклониться «высокому суду». После этого каждый получил сильный удар палкой по спине, и трое новичков не прошли это испытание, потому что вскрикнули от боли. А Жиль даже не дернулся, лишь весело рассмеялся, словно боль доставила ему удовольствие.