— Деньги есть, но совсем немного, — осторожно ответил Жиль: соврать Франсуа он просто не мог.
— Тридцать солей найдется?
— Ну… в общем… наскребу…
— Отлично! — обрадовался Вийон. — Я в доле. Даю слово. Все, поднялись и пошли!
— Куда?!
— В баню!
— А-а… Что ж, хорошая идея… — Жиль несколько смутился, но предложение Франсуа Вийона пришлось ему по душе.
Для школяра «пойти в баню» значило навестить женщин легкого поведения. Парижские бани, издавна служившие местом проституции, к XV веку превратились в банные бордели с многочисленными комнатами и женской прислугой. Самые шикарные из них имели хорошую кухню, большой купальный зал и сад. Во всех комнатах были кровати с перинами, а в купальном зале стояли шикарные мраморные и медные ванны. В Париже с борделями конкурировали цирюльни (хотя закон и запрещал цирюльникам держать у себя проституток), но они ни в какое сравнение не шли с банными заведениями, где все было чинно-благородно. Правда, этот кайф стоил денег…
Вскоре Жиль де Вержи и Франсуа Вийон, предвкушая новые приключения, бодро вышагивали по узким улочкам Парижа, с опаской поглядывая на окна верхних этажей, — парижские домохозяйки имели скверную привычку выливать содержимое ночных горшков на головы прохожих.
Париж оглушил Андрейку. Он напоминал огромную ярмарку. В отличие от Киева, в нем почти не было пустующих пространств: всего несколько площадей неправильной формы с церковными колокольнями и монастырями, а также садами при домах богатых горожан и сеньоров. Дома сплошными рядами стояли вдоль узких улиц, перекрывая их нависающими верхними этажами. Внизу помещались лавочки, и их выступающие перед фасадом прилавки еще больше сужали улицы, затрудняя передвижение. Не было ни одного дома, лишенного опознавательного знака, — резного изображения какого-нибудь святого над входом, яркой деревянной картины или висящего поперек улицы кованого украшения. Вывесок было великое множество, и школяры, к которым присоединился и Ивашко Немирич, хозяин Андрейки, часто потешались над ними.
Студиозы развлекались тем, что «женили» вывески между собой, сочетая «Четырех сыновей Эмона» с «Тремя дочерьми Дам Симона», а последнему давали в супруги «Девственницу Сен-Жорж». И все это, естественно, со скабрезными подробностями, от которых уши вяли. Школяры выдумали церковный обряд, во время которого «Ангел» из Сен-Жерве» будет держать «Свечку» с улицы Ферр, а для свадебного пира воспользуются «Печью Гоклена», «Котлом» от Старой Монеты, «Рашпером» в Мортеллери и «Мехами» из замка Сен-Дени. На стол по их замыслу должны были подать в виде закуски «Двух лососей», «Тюрбо» и «Синеротого окуня», а в качестве основного блюда — «Тельца», «Двух баранов», «Каплуна», «Петуха и курицу».
Две широкие улицы, протянувшиеся с севера на юг, — Сен-Мартен и Сен-Дени, — которые шли от Сены к воротам, представлялись Андрейке двумя осями огромного воза, на котором размещался торговый Париж. Более узкие улицы, примыкавшие к ним, были населены ремесленниками и лавочниками. На весьма шумной улице Ломбардцев собрались итальянские торговцы. Они до того ловко проворачивали денежные операции, что «ломбардцами» стали называть всех ростовщиков, особенно самых ушлых. Дальше к востоку начинался рынок. Здесь торговали сукнами, шубами, мехами, драгоценными тканями. На рынке можно было найти любые принадлежности женского убора: венки, чепцы, плетеную тесьму, гребни, перчатки, зеркала, ожерелья и прочее. Кроме того, внутри улиц, прилегающих к площади, работали и другие рынки: зерновой, кожевенный и прочие, а также лавки, торговавшие гончарными изделиями, старьем и разнообразной утварью.
Пока Ивашко с утра до вечера торчал на лекциях, Андрейко бездельничал и знакомился с Парижем. Он очень быстро усвоил разговорный французский и подналег на латынь, служившую в Латинском квартале главным языком общения, благо книг в их квартире хватало, — сын Немиричей не был ограничен в средствах и покупал на книжных развалах все, что было необходимо для учебы. Ивашко на удивление легко втянулся в жизнь школяра и учился весьма прилежно. Может, потому, что на факультете искусств нерадивым студиозам устраивали показательные порки при большом стечении народа, что накладывало на беднягу клеймо позора, которое он носил до окончания университета. А уж для шляхетного гонора Немирича такое наказание было тем более унизительно.
Ивашке в какой-то мере повезло. В Сорбонне обучались и другие киевляне. Многие из них по окончании учебы возвращались домой и служили в полковых и сотенных канцеляриях, делали военную карьеру, писали книги, становились священниками, а некоторые оставались преподавать в университете. Ивашку взял под свое крыло профессор Бенедикт Сервинус, который родился в Киеве. Просматривая списки прибывших на учебу из других стран, Бенедикт Сервинус наткнулся на рутенца Немирича, чему сильно обрадовался, и сразу же предложил Ивашке свои услуги.
При поступлении в Сорбонну студенты обычно указывали, из какой они приехали страны, местности, города, к какой религиозной громаде относятся. При записи в университет прибывшие из литовских и польских земель называли себя «рутенцами», «русами» или «роксоланами». Киевляне преимущественно именовались рутенцами, а землю, откуда прибыли, французы называли Рутенией.
Факультет искусств, на котором обучался Ивашко, считался подготовительным, низшим по отношению к остальным — юриспруденции, теологии, медицины, философии. Если на этих факультетах высшей научной степенью было звание доктора, то на факультете искусств — всего лишь магистра.
На факультете искусств получали сразу и низшее, и среднее образование, изучая семь свободных искусств: сначала — грамматику, диалектику и риторику, позже — музыку, арифметику, геометрию и астрономию. Каждый школяр прикреплялся к известному преподавателю, который становился его покровителем, защищал перед администрацией факультета, представлял к испытаниям на ученую степень и даже вызволял из тюрьмы, что в буйном школярском сообществе случалось частенько. Как правило, спустя два года после начала обучения в Сорбонне школяр становился бакалавром, а еще через два — магистром. Но, чтобы достичь высокой докторской степени, получить звание профессора, следовало посвятить наукам гораздо больше лет.
Впрочем, Ивашко не задавался целью стать профессором. Он хотел получить всего лишь степень магистра, чтобы потом козырять в Киеве своей заграничной ученостью. Собственно говоря, на это его нацеливал и отец, Яков Немирич. Он утверждал, что их род произошел от новгородских бояр, а значит, просто обязан занять высокое положение в Киевском княжестве. Тем более что сестра Якова, Мария Немирич, была замужем за князем Михайлом Чарторыйским.
Киевская шляхта верила россказням Якова Немирича о его благородных предках (как не верить, если происхождение многих именитых родов Киева было весьма сомнительным), только дед Кузьма в разговорах с Андрейкой на эту тему бурчал: «Вишь-ко — новгородские бояре! Басурмане они! Выкресты. Знавал их деда. Еще тот забияка и распутник. Простым гриднем был у князя, а гонору на троих хватало…»