Благодаря уму, изобретательности и упорной работе Младшенького «Казамиа» начала превращаться в важную производственную группу. Его ничем нельзя было напугать. Его бьющая ключом любознательность, казалось, не знает границ. Достаточно было кому-то бросить ему вызов, чтобы шестилетний мальчик засучивал рукава и принимался за работу, аж слюнки пуская от творческого экстаза. Вокруг него валялись книги, компьютеры, наушники, таблицы – в них он вписывал необходимые данные, вычислял, что-то рисовал, стирал, и слюнки летели во все стороны, подтверждая его исследовательский пыл.
– Но для этого, Баттерфляй, нужно, чтобы у меня появились жажда, порыв, творческая лихорадка. А я, как ты видишь, опустошен, бесполезен и инертен, как обезвреженная мина. Я ни на что больше не годен. Может быть, мне вредит одиночество? Слишком много одиночества убивает само величие одиночества. Как диета может иссушить тело того, кто ее слишком долго придерживается, или бездумная благотворительность может повредить тому, кто расточает деньги направо и налево.
Но старая тряпка по-прежнему молчала. Младшенький смял ее и начал жевать изо всех сил, чтобы она дала сок, и это означало бы попытку ответа.
– Мне нужен единомышленник. Есть ли люди, такие же одинокие, как я? Что ты на это скажешь? Бывает ли совершенное одиночество и в противовес ему несовершенное одиночество? Одно плодотворное, другое бесплодное? Что бы сказал на это наш дорогой Паскаль? Надо будет на досуге перечитать его сочинения…
Он продолжал ожесточенно жевать тряпку.
– Знаешь что, Баттерфляй? Я скучаю по Гортензии. Пожалуй, я позвоню ей и попробую внушить ей идею поскорее ехать в Париж.
Младшенький набрал номер Гортензии. Тотчас же нежность затопила его сердце, он выпрямился, пригладил рубашку, положил Баттерфляй на край стола, вытянул ноги, почесал горло, принял довольный вид, чтобы быть наготове, когда она возьмет трубку.
Первые слова Гортензии сбили его с толку, и он чуть было не впал опять в меланхолию.
– Это кто? – проорала она в трубку.
– Ну же, Гортензия, красавица моя, это я, Младшенький.
– Кто? Говорите громче, у меня тут пучок «птичье гнездо».
– МЛАДШЕНЬКИЙ!
– А… ну что случилось, мой милый дружочек?
При этих словах Младшенький аж взвился от радости, он схватил свои пальцы ног, стал их мять и щекотать, шевелить ими, а потом принялся скакать, как рыба на суше, не отрывая при этом телефонную трубку от левого уха.
– Я почувствовал потребность услышать твой голос. Боюсь, что я заболеваю оттого, что не вижу тебя.
– Я польщена…
– Ты должна быть взволнована, красавица моя, а не польщена. Я говорю с тобой о любви, а не о самолюбии.
– Для меня это одно и то же. Ты отправил сообщение Гэри? Сегодня у него такой важный день! Ты не забыл, надеюсь?
– Вот прямо сейчас это сделаю.
– Да уж не забудь!
– Обещаю тебе.
– Ты, кстати, будешь счастлив, дорогой мой Младшенький, я возвращаюсь в Париж!
При этих словах Младшенький вне себя от радости вновь начал извиваться и тискать пальцы ног, крича, как павлин, раскрывающий хвост.
– Ты возвращаешься в Париж, – едва выдавил он, задыхаясь от счастья.
От волнения у него на лбу выступили бисеринки пота. Он схватил Баттерфляй и промокнул себе виски. Он плохо понимал, что говорит Гортензия, – что-то про спонсора, которого она нашла, а вернее, про спонсоршу, и про свою первую коллекцию.
– А для этого мне вновь нужно стать парижанкой. Все-таки Париж – столица моды.
– Какое чудо! – проворковал Младшенький между двумя извивами.
Она вскрикнула, и он услышал: «Мими! Аккуратнее! Ты так скальп с меня снимешь!»
– Что это за Мими, которая мучает тебя в тот момент, когда мы разговариваем?
– Просто Мими. Кстати, ее имя пишется как «Меме». Она бежала из Северной Кореи. Это замечательная женщина, которая делает мне для сегодняшнего вечера пучок-гнездо. Только что она уколола меня шпилькой до крови.
– Скажи ей, пусть немедленно прекратит, а не то я ее нейтрализую коротковолновым излучением!
Гортензия расхохоталась, а Младшенький услышал, как вышеупомянутая Мими тоже смеется и кричит ему в трубку: «Hello, Junior! Nice to hear from you!» [35]
Младшенький совсем разнежился от мысли, что ему внимает широкая женская публика, и тут же решил блеснуть образованностью:
– В настоящий момент я изучаю Канта и Спинозу, их концепцию свободы. А потом возьмусь за Шопенгауэра.
– Ты прямо как Антуанетта! Забавно, кстати, – заметила Гортензия.
– Кто такая Антуанетта?
– Я тебе потом объясню.
– Мне хочется почитать Шопенгауэра главным образом из-за одной фразы. Хочешь знать, какой?
– Сделай повыше, Мими! Открой побольше лоб! И виски тоже!
– Слушай меня внимательно, Гортензия: «Проблема людей в том, что они принимают границы своего знания за границы мира. А мир неизмеримо шире. Нужно подключить воображение». Шопенгауэр, как и Эйнштейн, считал, что изобретать важнее, чем знать. Нам тесно в узких рамках знания, а воображение не сдержат никакие рамки. Я стою на пороге нового необыкновенного проекта…
– Знаю, Младшенький, знаю.
– Я изобретаю. Но изобретаю так прекрасно, что это невозможно воплотить в жизнь!
– Я тоже.
– Я изобрел фотогальваническую ткань, которая состоит из мелких элементов, которые генерируют электричество. Например: ты закрываешь занавески в спальне, и комната освещается, или ты кладешь мобильник на рукав свитера, и он заряжается. Я хочу выпустить целую партию мебели с такими свойствами. «Казамиа» несказанно разбогатеет! Отцу очень нравятся все мои проекты, иногда ему трудно угнаться за моей мыслью, но…
– Я тоже! Я взяла тот же след!
Но Младшенький ее не слышал. Нежные слова Гортензии прогнали его печаль, еще больше радовал предстоящий ее приезд, и ум его блуждал по широким равнинам неизведанного, он говорил и на ходу изобретал новые возможности.
– Еще я изобрету ткань, которая поглощает воду. Она может задержать в себе 350 процентов своего веса. Из этой ткани я буду производить тенты для жарких стран. Таким образом тент будет впитывать ночную прохладу и выдавать ее днем. Просто клад для народов, живущих в пустыне!
– Я изобрела новую ткань, которая…
– И у меня еще тонны идей, подобных этой. И есть еще более безумные!
– Да послушай же ты меня, Младшенький! Приказываю тебе меня выслушать! Я нашла ткань, которая маскирует жир, утягивает его, скрывает. Нечто вроде жатой ткани. Превосходно, Мими, просто превосходно, сбрызнуть лаком, и все готово. И ты мне понадобишься, чтобы нанести последние штрихи. Мне очень нужна твоя помощь.