Я не мог заставить себя опереться непосредственно на левую ногу – потому что это было просто немыслимо, не говоря уже о том, что страшно. Что я мог сделать – и сделал – это поднять правую ногу, после чего так называемая левая нога должна была послужить опорой или подогнуться.
Неожиданно, без всякого предупреждения, совершенно этого не предчувствуя, я обнаружил, что погрузился в головокружительное видение. Пол был на расстоянии многих миль от меня, потом оказался всего в нескольких дюймах, палата внезапно накренилась и повернулась вокруг своей оси. Я испытал шок, меня охватил острый ужас. Я почувствовал, что падаю, и закричал физиотерапевтам:
– Держите меня! Вы должны меня поддерживать – я совершенно беспомощен!
– Сохраняйте равновесие, – ответили мне. – Не опускайте глаза.
Но я чувствовал бесконечную неуверенность и был вынужден смотреть вниз. Вот тогда-то я и обнаружил источник непорядка. Им была моя нога – точнее, тот предмет, тот безликий гипсовый цилиндр, служивший мне ногой, та белая абстракция. Теперь цилиндр имел в длину то тысячу футов, то два миллиметра: он был то толстым, то тонким, он кренился то в одну сторону, то в другую. Он постоянно менял размер и форму, положение и угол наклона; перемены происходили четыре-пять раз в секунду. Степень трансформации была огромной – между последовательными «структурами» различие могло быть тысячекратным.
Пока перемены были такими чудовищными по величине и неожиданности, и речи не могло идти о том, чтобы я мог что-то сделать без поддержки. Было совершенно невозможно двигаться при подобной нестабильности образа, каждый параметр которого непредсказуемо менялся на несколько порядков. Через минуту или две (другими словами, после нескольких сотен трансформаций) перемены сделались менее своенравными и непредсказуемыми, хотя и продолжались с такой же скоростью, как раньше: трансформации гипсового цилиндра, хоть и оставались чудовищными, сделались менее резкими и стали затухать, приблизившись к приемлемым границам.
При такой ситуации я решил начать двигаться. Кроме того, меня торопили, даже физически направляли и подталкивали двое физиотерапевтов; они улавливали мое беспокойство и сочувствовали мне, но тем не менее (как я предположил и что впоследствии подтвердилось) не имели ни малейшего представления о тех ощущениях, которые в тот момент я испытывал и с которыми боролся. Можно было, пусть с трудом, представить себе (как я теперь подумал), что возможно научиться управлять такой ногой, хотя это походило бы на управление роботом чрезвычайно ненадежной конструкции, постоянно меняющейся невероятным и непредсказуемым образом.
Разве можно с успехом сделать хоть один шаг в мире – перцептивном мире, – постоянно меняющем свою форму и размер?
Когда началось это смятение чувств, у меня возникло впечатление взрыва, абсолютной беспорядочности и хаоса, чего-то совершенно случайного и анархического. Но что могло вызвать такой взрыв в моем уме? Могло ли это быть просто сенсорным взрывом, порожденным состоянием ноги, которой пришлось в первый раз служить опорой, стоять, функционировать? Несомненно, ощущения были слишком сложны и скорее напоминали гипотезы, совокупность тех элементарных априорных догадок, без которых не было бы возможным восприятие или конструирование мира. Хаос царил не в восприятии как таковом, а в пространстве, в эталонах, которые предшествуют восприятию. Я чувствовал, что наблюдаю – в тот момент, когда подчиняюсь им, – само возникновение эталонов, измерений мира.
И это восприятие – или предвосприятие, догадка – не имело ко мне никакого отношения: оно происходило собственным экстраординарным и неумолимым образом, начавшись и сохраняясь, по сути, случайно, модулируясь, возможно, процессом проб и ошибок – чудесной, но несколько механической разновидностью расчета, совершенно меня не касавшейся. Я присутствовал, это верно, но только как наблюдатель – простой свидетель доисторического события, «большого взрыва», который положил начало моему внутреннему миру, микрокосму во мне. Эти перемены я переживал пассивно, а не активно, и таким образом это напоминало присутствие при основании мира, доисторическом установлении его эталонов и пространства. Передо мной и во мне разыгрывалось настоящее чудо. Из ничего, из хаоса создавалась мера. Мечущиеся, колеблющиеся измерения сходились к некоторой средней – к протошкале. Я испытывал ужас, но также благоговение и волнение духа. Во мне, казалось, работает космическая математика, устанавливая безличный порядок микрокосма.
Неожиданно я вспомнил о вопросах, обращенных Богом к Иову: «Где был ты, когда Я полагал основания земли?.. Кто положил меру ей?..» [24] И я с благоговением подумал: я там был, я видел это. Структуры, трепещущие структуры заставили меня подумать о Планке и Эйнштейне и о том, как квантовость и относительность могут иметь одно происхождение. Я чувствовал, что ощущаю себя в собственном «до-планковеком времени» – том невообразимом времени, о котором говорят космологи, тех первых секундах после Большого взрыва, когда пространство еще нестабильно, колеблется, квантировано, – времени приготовления, предшествующем началу настоящего времени.
Я стоял неподвижно, остановленный, прикованный к месту, отчасти из-за головокружения, делавшего движение невозможным, отчасти потому, что меня удерживали эти размышления. Мою душу пронзил восторг перед чудом. «Это самое замечательное, что только со мной случалось, – подумал я. – Никогда нельзя забывать этот чудесный момент. И я не должен скрывать это от других». Сразу же следом за этой мыслью мне пришли на ум другие слова из книги Иова: «О, если бы записаны были слова мои! Если бы начертаны они были в книге…» [25] В этот момент я понял, что должен описать свои переживания.
Никогда еще не испытывал я такой быстроты мышления; никогда еще не знал такой быстроты восприятия. Все, что требует столь долгого пересказа: размышления об ощущении, зародившемся в ноге, о высших неиспользуемых системах координации, о том, как они, сначала неуправляемые и хаотичные, калибруются и корректируются методом проб и ошибок, различные захлестнувшие мой разум ощущения, перцептивные [26] гипотезы и расчеты – сменяли друг друга с невообразимой скоростью.
Должно быть, славным физиотерапевтам было интересно понаблюдать за мной: они видели явно неустойчивого, качающегося, сбитого с толку человека с выражением ужаса на лице, постепенно восстанавливающего равновесие, сначала взволнованного и испуганного, затем зачарованного и полного решимости и, наконец, радостного и умиротворенного.
– Ну что ж, доктор Сакс! – сказал один из них. – А теперь как насчет того, чтобы сделать первый шаг?
Первый шаг! Пытаясь устоять, обрести контроль, я думал только о том, чтобы удержаться от падения, выжить – где уж там двигаться! А теперь, подумал я, можно попробовать и шагнуть. К тому же меня торопили, даже мягко подталкивали физиотерапевты, которые твердо знали: нужно поторапливаться, нужно действовать, нужно сделать первый шаг. Они обладали бесценным знанием, которое разум может и утратить, – нет никакой замены действию, «деяние – в его начале»: нет никакого способа что-то сделать, кроме как сделать это.