Но ты не рассказал мне, друг мой, зачем ты опять приехал в Лейпциг. Если ты приехал купить книги, я тебе не конкурент. Я уже перестал покупать книги. Сейчас я только отдаю в переплет все то, что требует переплетения. Не знаю, кто мне наследует и какими будут те руки, в которые попадут мои книги, но все то время, что я еще на этом свете, я не перестану воздавать добром тем книгам, которые честно служили мне при жизни. Сейчас придет переплетчик забрать все то, что я приготовил ему. Но ты – ты, наверно, все еще продолжаешь покупать книги. И когда закончится война и откроются пути, ты, возможно, вернешься в Страну Израиля и захочешь взять эти свои книги с собой. Я не советую тебе это делать. Книгам и евреям – им подобает рассеяние. Это понимал еще праотец Иаков, когда «разделил людей, бывших с ним, и скот мелкий и крупный и верблюдов, на два стана, и сказал: если Исав нападет на один стан и побьет его, то остальной стан может спастись» [76] . Тебя удивляет, что я все время цитирую стихи? С того дня, как погиб мой сын, я не могу ничего читать, кроме священных книг.
Вошла служанка со словами: «Пришел ваш переплетчик».
– Эти мастера – их нельзя задерживать, – сказал Миттель. – Посиди, я передам ему книги для переплета, и мы вернемся к нашему разговору.
– Разрешите мне уйти, – сказал я.
– Как же это так, – сказал он, – ты уйдешь, а я как раз занят делом и не могу тебя проводить? – И тут же добавил: – Впрочем, по правде говоря, я бы все равно не пошел тебя провожать. Мне стало тяжело выходить из дома. Разжиревшие люди там, голодающие люди тут, а раненые с инвалидами посредине. И все это благодаря войне и всем, жаждущим войны. К тому времени, как исполнятся слова пророка: «И не будут более учиться воевать» [77] , не останется уже никого, для кого они исполнятся.
Я был на выходе, когда он вдруг остановил меня и сказал:
– Я должен внести поправку в свои слова. Я уже не покупаю новых книг, но я стараюсь докупать недостающие. Но не те, которые мне бы очень хотелось иметь, не то заявлюсь я в небесные миры, а там ангельская челядь припишет себе полное исполнение всех моих земных желаний.
Выйдя от Миттеля, я направился на привокзальную Айзенбанштрассе, снял себе комнату в гостинице, снова позвонил Бригитте Шиммерманн в Люненфельд и снова не получил ответа. На самом деле не столько Бригитту имел я в виду навестить, сколько мою родственницу Малку, но мне не хотелось представлять ей это главной целью моего приезда в Люненфельд, чтобы не затруднять ее необходимостью предлагать мне еду и ночлег. И поскольку я не получил ответа от Бригитты, то в Люненфельд уже не поехал. А поскольку не поехал, у меня образовалось несколько свободных часов, и я надумал навестить господина Кенига – того Кенига, что когда-то подарил мне нарисованный им вид Стены Плача. Я не знал в точности, где он живет, и потому пошел сначала в мастерскую Кейсара, куда Кениг часто заглядывал, потому что там отливали буквы для его нового шрифта.
Я вошел в большой сквозной двор литейного отделения и обратился к вахтеру. Вахтер направил меня к служителю, служитель привел меня в контору, к старшему мастеру, а старший мастер глянул на меня и велел подать мне стул. Сам он сидел развалившись, и несколько человек в синих, почерневших от работы комбинезонах стояли перед ним, точно рабы, которым их хозяин устраивает выволочку. С одним из них он говорил особенно грубо, то и дело бросая на него злобные взгляды. Выпроводив наконец своих подчиненных, он встал, подошел ко мне и сказал:
– Вот, вы меня не узнали, а я так сразу вас признал. Помните человека с маленькой девочкой, который встретился вам на берлинской улице и спросил, где тут почта? И вы тогда показали ему почту. Я тот самый человек.
– Как поживает ваша малышка? – спросил я. – И как вы сами поживаете? Все еще мучаетесь под началом того дурного человека, который из рабочего перепрыгнул в начальники?
Мастер захохотал и даже согнулся от смеха, хлопая себя руками по ляжкам.
– Видели бы вы, как я ему весь его гонор укоротил! – сказал он, отсмеявшись.
– Как это?
– Да проще простого, – ответил он. – Теперь меня назначили вместо него. Почему назначили? Кейсар и его компаньоны увидели, что у них сокращаются доходы, и стали сокращать расходы. Этого типа сняли с должности и опять перевели в рабочие, а меня поставили на его место. Во-первых, потому, что я здесь с самого основания, самый опытный среди всех, и литейка нуждается в таких, как я. А во-вторых, потому что я умею руководить, я уже показал это в нашей евангелической общине в Конвице, где меня нынче выбрали членом руководства. И теперь я этому типу каждый день даю почувствовать, каково мне было, когда он меня унижал.
Поздравив его с этим успехом, я объяснил, зачем пришел, он дал мне нужный адрес, и я с ним распрощался.
Господин Кениг жил недалеко от Кильштрассе, где находилась Бродская синагога. Я поравнялся с ней как раз ко времени дневной молитвы, и, поскольку время для молитвы подошло и я как раз подошел, я решил зайти внутрь.
В сумраке синагогального зала проступали силуэты нескольких человек, боязливо жавшихся к скамьям. На их лицах было такое выражение, словно они прокрались в пустой господский дом, куда большинство хозяев – постоянных молящихся, из имущих и власть имущих, – в будние дни не имеют привычки заглядывать. Старый служка, невысокий солидный человек с короткой седой бородой квадратной формы и квадратной ермолкой, какие носили во времена процветания Бродов главы городской общины, ходил между скамьями, зажигая свечи. Он оглядел меня с удивлением: молодой человек в синагоге да еще в будний день – не совсем будничное явление. Достояв до вечерней молитвы, я вышел, купил себе пару пирожков и вернулся в свою гостиницу.
Гостиница была из средних, а моя комната – далеко не из самых шикарных. Комнату я выбрал маленькую по причине бедности своего наряда и скудности средств, а гостиницу – по той причине, что она называлась именем моего знакомого приятеля. Как я узнал позднее из разговора с хозяином, между ним и Петером Темплером, моим берлинским приятелем, не было никаких родственных связей, потому что Петер Темплер, мой берлинский приятель, был из родовитой семьи, из сыновей сыновей письмовода при кухнях княжеской династии Реусс из Тюрингии, тогда как тот Темплер, имя которого носила гостиница, был когда-то владельцем кукольного театра, а в конце жизни открыл небольшой постоялый двор для странствующих артистов, и, когда в Лейпциге построили наконец главный вокзал и его местоположение в городе определилось окончательно, один из официантов купил этот постоялый двор у наследников первого хозяина и превратил в настоящую гостиницу. Потом его расходы превысили доходы, и он обанкротился. Кредиторы продали дом, и он начал переходить из рук в руки. А затем пришел тот, у которого я остановился, арендовал это здание и снова сделал его гостиницей.
Вечером, уже в постели, у меня кончились сигареты. Я поднялся и вышел купить новую пачку. Поскольку магазины давно позакрывались, я зашел в кафе на боковой улице. Посетителей набилось так много, что некому было меня обслужить. Я стоял в ожидании, посматривая вокруг, и вдруг заметил ложечку, которая свисала на цепочке с потолка до самого столика. Кто-то сказал мне: «Чего пялишься, человече? Что, никогда не видел чайную ложечку?» – «Ложечку я видел, – сказал я. – Но ложечку, подвешенную к потолку на цепочке, не видел». – «Все хотят размешать в стакане, – объяснили мне, – да не все возвращают ложечки, вот хозяин и подвесил одну на цепочке, чтоб всегда была про запас».