Так или иначе, я не думаю, что она солгала. Не знаю почему. Стоит закрыть глаза, и я вижу, как она рассказывает: большие темные глаза смотрят спокойно и грустно, она опускает взгляд на руки, губы решительно сжаты. И я, как безумец, верю, что она говорит все как есть.

Вопрос о Зелле и морфии вращается в моем мозгу по медленной орбите, проплывает мимо плавающего там же нового факта: Зелл считал «Макдоналдс» подходящим местом для самоубийства. Ну и что, детектив? Он был убит, и убийца совершенно случайно оставил его именно там? А тут какая вероятность?

Снег стал совсем другим. Жирные хлопья медленно опускаются на землю, очень редко, чуть ли не по одному, и каждый немало добавляет к сугробам на площадке.

– Ты в порядке, Хэнк? – спрашивает Руфь-Энн и, не глядя, смахивает в карман передника оставленные мной на столике сотенные.

– Не знаю. – Я медленно качаю головой, смотрю в окно на стоянку, допиваю кофе. – Похоже, я не гожусь для таких времен.

– Не скажи, малыш, – возражает она. – По-моему, ты чуть ли не единственный, кто для них годится.

* * *

Я просыпаюсь в четыре утра, выныриваю из абстрактного сновидения с ходиками, песочными часами и рулетками и не могу снова заснуть, потому что меня осенило. Хоть один кусочек встал на место, хоть что-то!

Я надеваю блейзер и слаксы, ставлю варить кофе, засовываю в кобуру полуавтоматический служебный пистолет.

Слова медленно кружат у меня в голове.

Какова вероятность?

Сегодня у меня будет много дел.

Надо позвонить Виленцу. Надо добраться до Хазен-драйв.

Я смотрю на толстую, яркую и холодную луну в ожидании рассвета.

5

– Простите? Доброе утро, здравствуйте. Мне нужно сделать анализ образца.

– Ну что ж, это наша работа. Секундочку, пожалуйста.

– Мне нужно прямо сейчас.

– Я же сказал, секундочку.

Это тот ассистент ассистента, о котором говорила Фентон, – он теперь заведует государственной лабораторией на Хазен-драйв. Он молодой, взъерошенный, опоздал на работу, а на меня смотрит будто впервые увидел полицейского. Пробираясь к своему столу, он кивает на ряд жестких оранжевых стульев, но я не спешу садиться.

– Мне нужно прямо сейчас.

– Черт возьми, парень, секунду, а?

Он сжимает в руке пропитынный маслом пакет с пончиками, он смотрит воспаленными глазами, он не брит с похмелья.

– Сэр?

– Я же только вошел. Десять утра вроде бы.

– Десять сорок пять. Я жду с девяти.

– Да ведь мир же идет к концу…

– Да, я слышал, – говорю я.

Сегодня неделя, как был убит Питер Зелл, и у меня наконец появилась ниточка. Одна зацепка. Одна мысль.

Я постукиваю по столу токсиколога. А он тяжело отдувается и неловко усаживается на вращающееся кресло, и тогда я выкладываю перед ним образец. Пробирку с темно-красной кровью из сердца Питера Зелла. Утром я достал ее из домашнего холодильника и запаковал в герметичную коробку, в которой ношу на работу завтрак.

– Слушай, парень, она же не помечена. – Сотрудник подносит пробирку к бледной галогенной лампочке. – Нет ярлыка, нет даты. Может, там шоколадный сироп, парень?

– Нет.

– Да, но так не положено, офицер.

– Да ведь мир же идет к концу, – говорю я и получаю в ответ кислый взгляд.

– Должен быть ярлык, должен быть приказ. Кто заказывает анализ?

– Фентон, – говорю я.

– Серьезно?

Он опускает пробирку, щурит обведенные красным глаза. Скребет в затылке, и на стол осыпается перхоть.

– Да, сэр, – говорю я, – она предупреждала, что здесь у вас кавардак. Все время пропадают приказы.

Я ступаю по тонкому льду и сознаю это. Парень смотрит на меня опасливо, и я ловлю себя на том, что сжал кулаки и стиснул челюсти. Мне нужно узнать, есть ли в крови морфий. Нужно знать, правду ли сказала Наоми Эддс. Я ей верю, но должен знать наверняка.

– Пожалуйста, друг, – мягко говорю я, – сделай анализ. Просто сделай.

* * *

– Брат? – окликает меня бородатый очкарик средних лет. Я иду от гаража через Скул-стрит, направляюсь в участок и прокручиваю в голове варианты, располагая их на оси времени. – Слышал благую весть?

– Да, – вежливо улыбаюсь я, – конечно, слышал. Спасибо.

Мне надо войти внутрь, рассказать коллегам, что я наработал, определить план действий. Но прежде завернуть к Виленцу, получить результаты проверки, ради которой я вызвонил его без четверти девять. А бородатый сектант стоит у меня на дороге. Подняв глаза, я вижу, что они сегодня собрали все силы. Целое стадо верующих в черных пальто щедро раздает во все стороны улыбки и брошюры.

– Не бойся, – говорит, возникнув передо мной, некрасивая женщина с косящими глазами. На ее зубах пятнышки красной помады. Они все одинаково одеты, три женщины и двое мужчин, все прилежно сияют и сжимают пальцами в перчатках брошюры.

– Спасибо. – Я больше не улыбаюсь. – Большое спасибо.

Они не иудеи – те носят шляпы. И не свидетели Иеговы – те тихо стоят, подняв повыше листовки. Кто бы они ни были, я поступаю как обычно: смотрю в землю и по возможности не останавливаюсь.

– Не бойся, – повторяет женщина, а остальные выстраиваются за ее спиной неровным полукругом, зажимая меня, как хоккеиста на поле. Я делаю шаг назад и спотыкаюсь.

– Собственно, я и не боюсь. Впрочем, спасибо.

– Истина тебе не принадлежит, не тебе ее и отбрасывать, – скороговоркой трещит женщина, впихивая мне в руку брошюрку. Я рассматриваю книжицу – только бы не смотреть в стеклянные глаза – и вижу обведенную красным строчку. «Молиться просто!» – гласят буквы заголовка, и в самом низу строка повторяется: «Молиться просто!».

– Прочти, – настаивает другая, маленькая полная афроамериканка в лимонном платке с серебряной брошкой. Куда ни повернись – широкие полы пальто, блаженные улыбки. Я разворачиваю книжечку, и в меня пулей вбивают:

ЕСЛИ МОЛИТВА ДЕСЯТИ ЧЕЛОВЕК

МОЖЕТ ИЗЛЕЧИТЬ СЛЕПОТУ,

ТО МОЛИТВА МИЛЛИОНОВ СПАСЕТ

ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОТ ГИБЕЛИ.

Я не согласен с заявкой, однако читаю дальше. «Если многие отрекутся от греха и преклонят колени в любви к Господу, то огненный шар отвернет с пути своего и проплывает по небу, не причинив вреда». Очень хорошо. Но мне просто нужно войти. Свернув брошюру, я сую ее первой женщине, той, что со стеклянными глазами и красными зубами.

– Спасибо, не надо.

– Оставь себе, – ласково и твердо просит она.

– Прочти ее! – подхватывает хор.