– Стараюсь поменьше читать газет, – качаю головой я.
– Странный ты человек, детектив Пэлас.
– Мне это многие говорят.
* * *
Поздно-поздно ночью я просыпаюсь и вижу Наоми в дверях. Она в одном белье, красное платье подняла над головой, собираясь надеть. Заметив мой взгляд, она без смущения улыбается и спокойно заканчивает одеваться. Даже в бледном свете из коридора я вижу, что на губах у нее не осталось помады. Она выглядит прекрасной и беззащитной, как новорожденное существо.
– Наоми?
– Да, Генри. – Она закрывает глаза. – Еще кое-что… – Открывает глаза. – Еще одно.
Я заслоняюсь ладонью от лунного света, всматриваюсь в нее. На груди у меня скомканное одеяло, ноги свешиваются за край матраса.
Она садится на постель в ногах, спиной ко мне.
– Наоми?
– Забудь.
Она коротко встряхивает головой, снова встает и заливает меня потоком слов в темноте:
– Генри, просто знай, что бы там ни было, как бы все ни кончилось – это было хорошо, по-настоящему, правильно.
– Да, конечно, – говорю я. – Да. Да.
– Хорошее. Настоящее. Правильное, и я этого не забуду. Ясно? Чем бы ни кончилось.
– Ясно, – говорю я.
Она склоняется надо мной, крепко целует в губы и уходит.
– Пэлас?
– Что? – Я сажусь, озираюсь. – Алло?
Я так привык просыпаться от звонка телефона и не сразу соображаю, что снилась мне не Элисон Кечнер, а Наоми Эддс, и еще я вспоминаю, что это был не сон. Наоми настоящая, она существует, я ищу ее взглядом, а ее нет. Шторы открыты, зимнее солнце набросало желтых прямоугольников на смятую постель. А в трубке орет женский голос:
– Вам известно, какое наказание сейчас предусмотрено для выдающих себя за государственного служащего?
О, боже, только не это! Фентон!
– Да, мэм, известно.
Кровь, пробирка с кровью. Хазен-роуд.
– Тем не менее я вам напомню.
– Доктор Фентон…
– Лицо, выдавшее себя за представителя государства, карается заключением на срок от десяти до двадцати пяти лет согласно статье шестой, предусматривающей автоматическое тюремное заключение до суда. Которого и не будет.
– Я знаю.
– То же наказание для препятствующих уголовному расследованию.
– Можно я объясню?
– Нет, спасибо. Если вас через двадцать минут не будет в морге, отправитесь в тюрьму.
Две минуты, чтобы одеться, и две минуты, чтобы снять и заменить повязку на глазу. Закрывая входную дверь, я оглядываюсь. Шезлонги. Пустая винная бутылка. Ни следа одежды Наоми: ни сумочки, ни пальто, ни отпечатков каблуков на коврике. Даже аромата духов не осталось.
Но это было. Закрываю глаза и чувствую след ее пальца, скользящего по коже от затылка к спине. Не сон.
Двадцать минут, сказала Фентон, а она не шутит. Я всю дорогу до больницы превышаю дозволенную скорость.
* * *
Фентон точно такая же, как в прошлый раз, наедине с каталкой и медицинским оборудованием, в жестком холодном свете ламп. Стальные выдвижные ячейки с серыми ручками, странная и скорбная кладовая проклятых.
Увидев меня, она смотрит на часы и констатирует:
– Восемнадцать минут сорок пять секунд.
– Доктор Фентон, я надеюсь, вы… послушайте… – В моем голосе почему-то слезы. Не знаю, с чего бы. Я откашливаюсь. Пытаюсь подобрать удовлетворительное объяснение, объяснить, почему украл кровь и обманом подсунул ее на анализ. Как был уверен, что дело в наркотиках, как важно было проверить, являлся ли Питер Зелл наркоманом… но, конечно, это не имеет значения. Оказалось, все дело было в страховках, с самого начала только в страховках… а я так и таю под ее горящим взглядом и ослепительным светом. И еще здесь Питер, она достала тело из ячейки и выложила на холодную плиту стола. Мертвец смотрит прямо на лампы.
– Извините, – это все, что мне удается выдавить. – Я очень извиняюсь, доктор Фентон.
– Да, – ее лицо бесстрастно и неподвижно, как идеальные кружки очков. – Я тоже.
– Что?
– Я сказала, что тоже извиняюсь, и если вы надеетесь услышать это в третий раз, то глубоко ошибаетесь.
– Не понимаю…
Фентон оборачивается к каталке за одиноким листом бумаги.
– Вот результаты серологического теста, которые, как видите, вынудили меня пересмотреть мнение о данном деле.
– Каким образом? – Я слегка поеживаюсь от нервного напряжения.
– Этого человека убили.
Рот у меня против воли открывается, мысль тут же срывается с языка словами:
– Я так и знал! Господи, я сразу понял!
Фентон поправляет съехавшие с переносицы очки и читает по бумажке:
– Первое: алкоголь обнаружен не только в крови, но и в желудке. Это означает, что убитый много выпил за несколько часов до смерти.
– Да, я знаю, – говорю я.
Туссен при первом допросе показал: «Сходили на „Далекий белый блеск“. Выпили пива».
– Кроме того, – продолжает Фентон, – в крови присутствуют значительные количества препаратов ограниченного применения.
– Да, – киваю я и шагаю ближе. В голове гудит. – Морфин.
– Нет, – возражает Фентон и с любопытством поднимает на меня глаза. Она немного раздражена. – Не морфин. Ни следа каких-либо опиатов. В крови обнаружено химическое соединение, называемое «гамма-оксимасляная кислота [5] ».
Я через ее плечо заглядываю в бланк лаборатории: тонкий листок с таблицей, заполненной четким почерком с наклоном вправо.
– Простите, какая кислота?
– ГОМК.
– То есть наркотик насильников?
– Прекратите болтать, детектив, – сердится Фентон, натягивая чистые латексные перчатки. – Идите сюда, помогите перевернуть тело.
Мы подсовываем руки под спину и осторожно приподнимаем Питера Зелла. Переворачиваем его на живот. Теперь нам видна залившая спину бледность, расходящаяся от позвоночника. Фентон вставляет в глаз линзу, какой пользуются ювелиры, поправляет яркие до миражей в глазах лампы над столом для вскрытия и нацеливает их на неровный коричневый синяк, темнеющий на левой икре Зелла чуть выше лодыжки.
– Знакомо? – спрашивает она, и я присматриваюсь.