— Я не потерплю, чтобы эта собака замусорила весь дом, — пожаловалась она, увидев грязную мокрую шерсть. — Он может полежать на старом полотенце и обсушиться возле камина. Куда это годится: разжигать камин в летнее время, а на Рождество, наверное, у нас будет Африка! — Она суетливо отправилась за полотенцем, пока Селестрия и отец Далглиеш снимали свои пальто и шляпы.
— Какой день! — воскликнул он, стряхивая воду со своего пальто. — Кажется, лето действительно подходит к концу.
— Тот день, когда мой папа умер, я считаю концом лета и моего детства, — ответила она торжественно, протягивая свое пальто священнику, чтобы тот повесил его на крючок в холле.
Мисс Ходдел принесла поднос с чаем и тарелкой бисквитных печений в комнату для приема посетителей.
— Что-то еще, святой отец? — спросила она, положив руки на талию.
— Больше ничего, спасибо, мисс Ходдел.
— Отец Брок просил меня передать вам, что не вернется до шести часов, он застрял в Ньюки.
— Спасибо, мисс Ходдел.
— Ну хорошо, я буду на кухне, если вдруг понадоблюсь вам. Я должна дать ногам немного отдохнуть, если вы не против, да и спина медленно, но верно меня убивает. Каждый день мне приходится преодолевать в этом доме марафонские дистанции, да еще совсем одной.
Ее взгляд задержался на молодой девушке несколько дольше, чем того требовал этикет. Сейчас Селестрия казалась необыкновенно прекрасной, хотя ее волосы были мокрыми, а на лице не было никакой косметики. Однако девушка мисс Ходдел не понравилась: «Слишком заносчива, — подумала она. — Не такая, как ее отец. Вот тот был настоящим джентльменом — всегда был открытый, улыбчивый, дружелюбный». С гримасой легкого недовольства она вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.
— Я ужасно себя чувствую и так смущена, — сказала Селестрия, отпивая чай маленькими глоточками. — Мне кажется, что вся моя жизнь была сплошным обманом. — Ее серые глаза стали темными от слез.
— Это естественно, и вам не следует стыдиться. Сплошь и рядом люди испытывают чувство гнева, негодования или того, что их предали. С фактом самоубийства очень непросто смириться. Те, которые остались жить, испытывают чувство вины за то, что не смогли ничем помочь. Они ощущают себя отвергнутыми, потому что их горячо любимый человек предпочел умереть, а не жить с ними. Они чувствуют себя нелюбимыми и никчемными. Но дело в том, что самоубийство не касается никого, кроме совершившего его человека. Отчаяние его так велико, что он думает только о выходе из создавшейся ситуации, больше ничто не имеет смысла.
— Вот почему я должна выяснить, что же произошло на самом деле. Я любила человека, которого, как оказалось, просто не существовало. Как считает вся моя семья, мне не следует сердиться, я должна смиренно оплакивать его подобающим образом, как и они все.
— Поджав губы? — Он повторил слова ее матери.
— Да. Я хочу кричать и плакать, а они проводят дни, тихо горюя с чувством собственного достоинства, как и подобает истинным Монтегю. И самое плохое заключается в том, что это будет тянуться еще бесконечно долго, так как тело пока не нашли, и не будет никаких похорон, а раз так, этому не видно ни конца ни края. Возможно, старый бородач Мерлин закинет сеть и поймает большую рыбину, в утробе которой обнаружится тело моего отца, и мы наконец покончим с этой трагедией. — Ее плечи затряслись, и она, не в силах больше сдерживаться, громко всхлипнула. — Я больше не могу выносить всего этого, находясь здесь. Мне наскучило лето, каким оно было, и я очень хочу вернуться в Лондон. Хотя ничего хорошего меня там не ждет, кроме сплетен, и никто на мне не женится, так как у меня теперь нет ни гроша за душой. Я еще никогда не бедствовала, но знаю точно, что мне это совсем не понравится. — Она прикусила губу, осознавая, что врет в присутствии Господа. Он-то наверняка знал, что ее дед-миллионер никогда не позволит ей быть бедной. — Ну, возможно, с бедностью я преувеличила, но то, что в глазах людей я буду дочерью опозоренного человека, — это точно! — поспешно добавила она.
На Селестрию было жалко смотреть, ее волосы намокли и спутались, а лицо приобрело страдальческое выражение от ветра и слез, плечи ссутулились из-за подавленного настроения. Отец Далглиеш, следуя инстинктивному порыву, сел рядом с ней на диван, где в прошлый четверг находилась ее мать, и обнял ее. Девушка склонила голову ему на грудь и всхлипывала, как дитя.
Крохотное зерно сомнения, когда-то посеянное в скрытом от посторонних глаз уголке его души, сейчас зашевелилось от теплоты физического контакта и начало постепенно расти. Он ощущал это буквально каждой клеточкой своего тела, но не пытался отстраниться от Селестрии. К его стыду, такое тесное соседство доставляло ему удовольствие. Он вдыхал аромат влажных колокольчиков и чувствовал, как кружится голова. Далглиеш отчетливо осознавал, что Господь испытывает его, и это испытание, казалось, ему совершенно не под силу. Но Иисус сопротивлялся искушению, и он поступит так же.
Однако отец Далглиеш не был готов к тому, что Селестрию тоже охватит поток нежных чувств. Он ощущал прикосновение мягких губ на своей шее, а ее теплое дыхание ласкало его кожу. Она больше не всхлипывала, а тихо дышала. На какое-то мгновение он буквально застыл, потеряв способность даже шевелить языком, его разум онемел; ощущения стали острее, чем когда-либо. Он почувствовал, как его лоб покрылся потом, а тело становилось все более разгоряченным. Его физические ощущения были вызваны нахлынувшими чувствами, которые он переживал впервые в своей жизни, и они были так сладки, что его даже не спасал все более ослабевающий стыд. Как он позволил ситуации выйти из-под контроля? Может, его слабость вызвана тщеславием? Он был унижен. Тщеславие само по себе является одним из семи смертных грехов. Собрав остатки сил, он аккуратно отстранил Селестрию от себя.
— Нет, Селестрия, — прошептал он, взывая к ее душе и стараясь не смотреть на ее прекрасное лицо, — ты не должна.
Селестрия пристально посмотрела на него, затем неожиданно в ужасе отпрянула, как будто увидела что-то ужасное в этих глубоких, полных сочувствия глазах. Она встала, слегка покачиваясь от смущения, и, несмотря на его протесты, побежала к двери. Пурди лениво потянулся и последовал за ней на улицу, где все еще дождило.
— Селестрия! — закричал ей вслед отец Далглиеш. — Селестрия! — Но было слишком поздно. Она схватила пальто и шляпу и впрыгнула в сапоги прежде, чем он смог ее остановить. Священник смотрел ей вслед, когда она шла по улице, постепенно растворяясь в тумане, который сейчас опускался над Пендрифтом.
Селестрия лежала на кровати своего отца в гостиной, зарывшись лицом в подушку. Она с трудом выдержала поездку в Лондон. В поезде было некомфортно, не говоря уже о необходимости находиться долгое время в одиночестве. Она была бы не против, чтобы Лотти и Мелисса сопровождали ее, но Пенелопа даже и слышать об этом не хотела.
— Что вы там все будете делать одни? — спросила она, и по ее тону можно было понять, что она никогда не согласится на это. Однако, к удивлению Селестрии, мать с большим пониманием отнеслась к ее затее, успокаивая всех, что ежедневно будет звонить. В любом случае, пройдет всего лишь неделя — и они все приедут в Лондон, а пока их домработница миссис Уэйнбридж будет в течение дня присматривать за ней.