Уэйни окинула взглядом комнату дома, в котором прожила со своим мужем сорок шесть лет, а потом еще и несколько лет как вдова, и с грустью подумала, что все это, до боли знакомое, придется оставить и, что самое страшное, ей придется расстаться с ее размеренным образом жизни. Как она сможет жить, не следуя четкому графику? Ее жизнь шла по расписанию с того самого момента, когда она нанялась на службу в возрасте полных шестнадцати лет. Она станет просто телом без скелета. И куда же себя девать, не имея четкого расписания на каждый день? Но когда явилась Селестрия, опоздав на полчаса и самоуверенно улыбаясь, все переживания Уэйни мгновенно улетучились под натиском ее энтузиазма.
Они пролетели через дымку серого неба, оставив позади низко висящее облако, и прибыли в Рим, где воздух был насыщенным, горячим и пропитанным карамелью. Небо над ними казалось более голубым, чем они когда-либо видели прежде, щебет птиц, доносившийся из ветвей, похожих на зонтики лип, заглушал шум транспорта, и все сливалось в веселую какофонию. Миссис Уэйнбридж, которая нервничала и поэтому ни на минуту не умолкала в салоне самолета, сейчас вдруг потеряла дар речи. На этот раз комментарии были излишни! Здесь все было так красиво…
Они сели на поезд, следующий рейсом Рим — Спонгано, сделав пересадку в городах Казерта, Бриндизи и снова в Лечче. Селестрия читала книгу «Милый друг» Мопассана, подаренную ей дедушкой. Миссис Уэйнбридж вязала для нее кардиган, выбрав на свой вкус зеленый оттенок, который Селестрия раскритиковала, сказав, что более уродливого цвета ни разу в жизни не видела. Миссис Уэйнбридж назвала его «попугайчиковый зеленый», объяснив, что эта птица всегда приносит удачу. Селестрия углубилась в чтение, подавив в себе желание доказывать, что практически любой другой цвет был бы предпочтительнее, чем «попугайчиковый зеленый», да и при чем тут всякие суеверия? Миссис Уэйнбридж выглядывала в окно, и перед ее глазами мелькали кипарисы, оливковые рощи, небольшие группы домов песочного цвета, которые словно бы поблескивали в полуденном мареве жары. Она старалась лишний раз своей болтовней не отвлекать Селестрию от книги, потому что у той не хватало терпения на разговоры. Но когда они отправились пообедать в вагон-ресторан, Уэйни принялась без умолку болтать, напоминая собаку, которую спустили с поводка.
— Мне хотелось бы посмотреть на мир, — сказала она, поглаживая пальцами свое обручальное кольцо, которое все еще носила. — Но гусь вбежал в церковь в день моего замужества, поэтому с самого начала я точно знала, что на роду мне написано стать хранительницей домашнего очага, а не прожить жизнь, полную приключений.
— Гусь?
— Гусь. Он прямо-таки материализовался из воздуха и стоял, раскачиваясь на своих лапах. Видишь ли, то был знак. Я точно это знала, так как всегда понимала тайные послания, стоящие за появлением каждой птицы, и то, что случилось, не было простым совпадением. Мой муж Алфи считал мой дар придурью, но он так никогда и не предложил мне куда-нибудь поехать. Он даже в какой-то степени воспользовался моей склонностью к суевериям. Не заметь я тогда гуся, мы бы, возможно, прожили более интересную жизнь, — с тоской вздохнула она.
— Думаю, ты глупая старая гусыня, Уэйни, если веришь в такие небылицы.
— Когда ты станешь взрослее, то поймешь, что я имею в виду. Мир постоянно посылает нам какие-то знаки, только нужно знать, где их искать.
— Я не позволю предрассудкам руководить своей жизнью.
— Конечно, нет, милая, у тебя есть своя голова на плечах.
— Я не уверена, что в восторге от путешествия, Уэйни. Я уже так привыкла к этому поезду, что не хочу пересаживаться на другой.
Уэйни не согласилась с ней.
— Это же будет вагон первого класса, милочка. Я могла бы ехать первым классом хоть целую неделю, и мне бы это совершенно не наскучило.
Селестрия могла с уверенностью сказать, что такая городская девушка, как она, находясь на пороге своего замужества, уже посмотрела в мире все, что хотела посмотреть. Причем сделала вывод, что нет ничего лучше на земле, чем Нью-Йорк и Лондон. Ее мать несколько раз брала ее собой в Париж, и они со скучающим видом ходили по Лувру. Как-то вернувшись из поездки домой, Селестрия вообще усомнилась, согласится ли она еще когда-нибудь поехать дальше Корнуолла. Путешествие же, в которое она отправилась сейчас, должно было стать для нее приключением и поиском истины. После того как она жестоко отомстит человеку, виновному в смерти ее отца, она снова вернется в Лондон к праздной жизни, а Эйдан до конца дней будет должным образом о ней заботиться. Она думала об Эйдане со все возрастающим чувством сомнения. Что-то упорно смущало ее в этой ситуации. Селестрия снова подумала о том, что любовь — не основная цель. Она могла бы найти любовника на стороне, если захочется. Главное, что Эйдан любит ее. Чем больше она думала об этом, тем меньше верила своим рассуждениям. Она взяла вилку и поковырялась в макаронах с таким видом, как будто ей предложили блюдо из садовых червяков.
Когда солнце склонилось к закату, поезд, скрипя на рельсах, остановился. Усталые Уэйни и Селестрия сошли на маленькую платформу. Теперь им осталось преодолеть по проселочной дороге всего лишь несколько миль, отделяющих их от конечного пункта столь утомительного путешествия. Они радостно вдохнули воздух, наполненный запахом сосны, и понемногу стали приходить в себя. После монотонного грохота колес тишина действовала успокаивающе, а легкий бриз, подувший с моря, стал настоящим чудом, ниспосланным свыше и принесшим их телам долгожданную прохладу, которой так недоставало в купе. Селестрия потянулась, любуясь симпатичной голубой пташкой, которая с интересом следила за ними с верхушки рожкового дерева. Вот какой цвет подошел бы для ее кардигана!
Их внимание привлек невысокий коренастый мужчина в берете и жилете, который направился к ним уверенной походкой. Он поприветствовал их на итальянском языке, так очаровательно при этом улыбаясь, что миссис Уэйнбридж снова лишилась дара речи. Сияющие голубые глаза скрывали его преклонный возраст. Они сверкали, как турмалины в сплаве горной породы, и солнечный свет отражался в них искорками одновременно искреннего и веселого задора.
— Я от госпожи Гансии, хозяйки монастыря Санта Мария дель Маре, — сказал он голосом мягким и легким, как мука.
— Я не говорю на вашем языке, — ответила Селестрия на ломаном итальянском, прибегая также к своему французскому, который когда-то учила, и делая ударение на последнем слоге каждого слова. Мужчина усмехнулся и энергично закивал головой.
— Меня зовут Нуззо, — представился он, приложив руку к груди и так старательно выговаривая свое имя, будто перед ним стояла пара тугих на ухо людей.
— Привет, Нуззо, — весело сказала Селестрия. — Я мисс Монтегю, а это миссис Уэйнбридж.
Нуззо неодобрительно нахмурил брови, чем-то напоминающие перышки птиц. Он мельком взглянул на молчаливую миссис Уэйнбридж, и вдруг выражение его глаз сменилось сочувствием. От усталости лицо пожилой женщины приобрело сероватый оттенок. Он что-то быстро произнес на непонятном языке, затем наклонился, чтобы поднять их ручную кладь. У миссис Уэйнбридж из вещей был лишь один маленький чемоданчик, Селестрия же взяла с собой три темно-синих чемодана на колесиках, облепленных наклейками. Нуззо сделал три ходки, и ни разу его не покинуло веселое расположение духа.