В данном случае Эгиль удачно использовал инерцию врага. Эйндриди перелетел через борт и грохнулся в прибрежное мелководье. Он тут же попытался вскочить на ноги, но беднягу повело в сторону, и он снова рухнул. Подняться удалось лишь с четвертого раза. К этому времени доспехи начерпали в себя столько воды, что она лилась забористыми струями буквально из всех щелей. Эйндриди, сорвав с головы шлем, пытался отыскать свою секиру, но страшное оружие викинга осталось торчать в борту драккара; щит же с грозным умбоном вывернул ему при падении руку из сустава и теперь скорее обременял, чем мог стать крепкой защитой. Внушительного роста, но при этом совершенно беспомощный, Эйндриди стоял перед своим врагом, а в глазах уже поплыли темные круги от боли. Он попытался освободиться от щита, но даже этого не получилось. Вывернутая рука при малейшем движении отдавала глубокой, тупой резью.

Эгиль, прыгая с драккара, попытался оттолкнуться как можно сильнее, чтобы перелететь полосу воды. Это ему удалось. Прибрежный песок оказался мягок, поэтому скальд не получил травмы при приземлении. Вообще нужно сказать, что несмотря на богатство своей жены Асгерд, Эгиль не имел металлического панциря. Во всех походах он обходился лишь кожаным доспехом. Правда, превосходного качества. За счет этого он был значительно легче и быстрее многих своих соплеменников, но и намного уязвимее. В данном случае именно кожаный доспех, его небольшой вес, помог Эгилю избежать травмы.

– Встань на колени, Эйндриди. Отныне ты сам тралл! – Эгиль отер со лба пот.

– Я… я… – викинг пытался что-то ответить, но рот словно перекосило судорогой. Он бы, не задумываясь, опустился на колени и сдался на милость врагу, к тому же шел слух, что кривичи совсем даже неплохо относятся к невольникам – не держат в цепях, не презирают, точно животных, и по большому счету вообще не ставят невольников ниже себя.

Вместо этого Эйндриди потянулся за кривым ножом, висевшим на поясе, – возможно, для того, чтобы сдать его, но Эгилю показалось все иначе. Он сделал молниеносный выпад и нанес противнику колющий удар в живот. Сила этого удара была такова, что клинок пробил все доспехи насквозь, вошел в тело викинга и вышел из спины. Эгиль два раза провернул оружие в теле врага, а потом резко выдернул.

Эйндриди, держась рукой за рану, рухнул на колени. Поднял лицо, обвел берег затуманенным взором, выпустил из груди хрип и резко загнал в свой живот скрюченную пятерню. Мгновение – и оттуда посыпались внутренности.

– Я должен был обмотать двенадцать раз своими кишками столб с изображением Тора, но оставляю эту радость тебе, Эгиль! – прошептал викинг и упал лицом в воду. Равнодушный Днепр избавил его от дальнейших мучений, долгой агонии и ужасных судорог, позволив быстро и безболезненно захлебнуться.

Глава 9

«…Я не беру учеников на излете осенних дней, потому что в это время лошади должны отдыхать от седоков, а наездники – от дороги. Дорога тоже должна засыпать и набираться сил. В это время я люблю тихо сидеть у огня и, глядя в него, размышлять о жизни. Но Аника-воин очень просил меня. Я долго не соглашался даже взглянуть, но потом все-таки сказал: «Пусть войдет!». И что я увидел?! Это был маленький сухощавый мальчишка. Он не доставал головой до плеча Аники. Я, помнится, разозлился тогда страшно. Обвинил своего лучшего друга в том, что он решил посмеяться над старым Ругиллом. И уже готов был выгнать их обоих за порог. Но вдруг меня поразили глаза этого малыша – синие, большие и словно забрызганные кобыльим молоком. Тогда я спросил: что он умеет? Мальчик ответил, что немного ездил верхом где-то на своем Днепре. «Немного это сколько?» – снова я задал вопрос. Его ответ ввел меня в состояние затычки в бурдюке: «Совсем немного. Чуть больше года!».

Аника вновь стал просить. Мы вышли из дома. В поле бродил жеребец без седла и стремян. Я кивнул на животное: мол, оседлай. Этот маленький человек, действительно, был легче голубиного пера. Он взлетел на спину коню, а тот даже не вздрогнул. Мне понравились его гибкость и смелость. И удивительно другое: строптивый жеребец даже не взбрыкнул. Неожиданно стал послушным, и лишь то, как он стриг ветер ушами, говорило о его нетерпении. «В нем что-то есть», – сказал я Анике. И мы стали упражняться в верховой езде.

Этот маленький человек по имени Ишута оказался невероятно терпеливым и умным. Мало того, животные подчинялись его воле с большой охотой. У меня как-то даже мелькнула мысль: а не превзойдет ли он вскорости меня, старого Ругилла? И тут же сказал сам себе: «Полно. Не завидуй, дряхлая развалина! Кто-то ведь должен когда-нибудь стать лучше тебя!» Мне было искренне жаль расставаться с ним. Я доселе не знал еще таких учеников. Преданных, любящих и смелых. Я привязался к мальчику всем сердцем и, когда Аника пришел за ним, стал просить его, чтобы Ишута остался при мне.

Но Аника, как всегда, был тверд. Кажется, они отправились к баскам, к семидесятилетнему бродяге и головорезу Гайярре. Тот умел лишать жизни в мгновение ока. Напоследок я сказал Ишуте: «Несправедливость будет часто вырастать на твоем пути. Но стоит ли ее ненавидеть? Она еще может обернуться справедливостью. В любом случае она преподаст тебе жизненно важный урок. Неравенство тоже не раз встретится, но и его не стоит ненавидеть, оно – зримая или незримая иерархия. Не стоит ненавидеть тех, кто пренебрегает твоей жизнью, ибо, если ты жертвуешь большему, чем ты сам, ты не жертва, тебя одарили. Ненавидь лишь то, что уничтожает саму жизнь, ее смыслы. Потрать себя на то, что сделает тебя долговечнее».

Похоже еще, что мой Ишута был во власти любви к женщине. Как-то нечаянно я подслушал их разговор с Аникой. Вот что говорил молодому человеку мой друг: «Все женщины, по сути, одинаковы. Они творят кумиров из своих мужчин. Твое отчаяние будет всегда сладким для нее. Она пожирает, не насыщаясь. Прибирает к рукам, чтобы сжечь в свою честь. Она – словно печь или костер – жадна и всегда готова захватить добычу, не сомневаясь, что грабежами добывают счастье. Но наживает лишь прах и пепел. Твои чувства для нее – заклад. Лишив тебя воздуха, она будет уверять тебя, что лишения и есть знак великой любви! Отвернись от нее. У тебя нет надежды сделать ее красивее или богаче. Твоя любовь станет, подобно драгоценному камню, украшением на ее пальце. Настоящий воин должен быть одинок!»

В чем-то он прав, этот Аника. Но я не думаю, что Ишута не согласился с ним…»

Такие слова начертал в своей кожаной книге авар Ругилл, после того как проводил Ишуту за порог своего дома.

* * *

«…На моем доме вот уже более тридцати лет висит табличка «МАСТЕР ФЕХТОВАНИЯ НА МЕЧАХ И КИНЖАЛАХ СЕБАСТИАН ГАЙЯРРА». И от учеников нет отбоя. В наше нелегкое время все споры решаются только с помощью клинка. Я учил убийству тех, кто любил дуэли и сам провоцировал их, учил и тех, кто хотел лишь защитить свою честь и достойно избежать ранения или смерти. Штоссы, выпады, парады, форте – все стало вульгарным и мелким, после того как… Но лучше обо всем по порядку.

Однажды в разгар учебного сезона ко мне нагрянул мой старый приятель Аника и попросил, чтобы я взял в обучение его протеже. Я стал отгораживаться: дескать, сейчас и так много работы, но Аника ведь черта лысого уговорит. Ну конечно же свои слова он подкрепил увесистым кошелем, и я, как добрый христианин, не смог отказать своему другу. Согласился взглянуть на парня. Но когда на моем паркете возник этот… Я даже слов подобрать до сих пор не могу, настолько меня удивила, как показалось, шутка Аники. Буквально коротышка стоял передо мной. Маленький, щуплый, неказистый. «Черт бы тебя побрал! – заорал я тогда на Анику. – Взгляни на его руки! Они такие же маленькие, как у Лауры!» А Лаура – это моя внучка, которой в ту пору едва стукнуло тринадцать. Ну посмешище решили из меня сделать! Вот и представьте: с одной стороны, убедительный кошель и доброе имя безотказного христианина, а с другой – этот, прости Господи, прыщ на ровном месте со своими ручонками. Но Аника в упор смотрел на меня, и мне показалось, что глаза его сквозь прядь волос сверкают от накатившей слезы. А мальчишка без всякого интереса, скорее из вежливости, разглядывал оружие, развешанное на стенах.