Неожиданно всплывшие картины Мартас-Вайнъярд и Гейблза заставили ее улыбнуться. Она представила глицинию, увившую деревянную подпорку на заднем дворе, черное ночное небо, полное ослепительных звезд, тихое ворчливое кваканье лениво совокуплявшихся лягушек-быков.
«Именно туда мне следует лететь. Там я в безопасности. Там я отдохну, и здравый смысл вернется».
Это означает необходимость оставить Майкла. Но Алексия ничем не может помочь сыну. А если она не уедет подальше от неприятностей, вообще не будет ни на что годиться.
«Я сама попаду в больницу».
Люси в этот момент была в Вашингтоне с Арни, но Алексии, возможно, удастся убедить подругу прилететь и побыть с ней, тем более что у подруги не было ни работы, ни срочных дел дома, особенно сейчас, когда Саммер в Оксфорде. Как чудесно будет поговорить с Люси, без отвлекающего присутствия мужей и детей.
После аварии женщины разговаривали по телефону. В отличие от остального мира Люси инстинктивно понимала, почему Алексия должна работать как одержимая. Почему она должна идти вперед. Почему не может отступить и быть слабой, рвущей на себе волосы матерью, чего от нее требовала британская публика. Алексия рассказала Люси даже об убийстве Дженни Хэмлин и страхах стать мишенью в каком-то безумном заговоре, жертвой безымянного зла, которого она даже не могла определить. Коллеги просто посмеялись бы над ней или подумали бы, что она сходит с ума. Но Люси не судила подругу, даже когда Алексия рассказала о своем темном прошлом. Просто слушала, такая же молчаливая и терпеливая, такая же спокойная и не меняющаяся.
Тедди любил ее. Но не знал так хорошо, как подруга. С Люси и только с Люси Алексия была собой. А она так нуждалась в этом. Больше, чем всегда.
Суп Алексии остыл. Она попросила счет. В половине третьего у нее встреча со специальным комитетом. В четыре – голосование. После этого она поедет домой и отоспится. А проснувшись, позвонит Люси и договорится об отпуске, как того хотят все.
«Я справлюсь. Все будет хорошо, – сказала она себе. – Все будет хорошо».
– Забудь, приятель. Это мое место!
Здоровяк-фотограф оттеснил коллегу от лучшей позиции на Чейн-Уок, прямо напротив дома Алексии де Вир.
– Это кто тут вякает?
– Я, приятель. Я был здесь с десяти утра. Только сбегал через дорогу за пачкой сигарет.
– Твоя проблема.
Пока мужчины громко пыхтели и толкались, растущая толпа протестующих выстроилась вдоль дома министра. Многие размахивали плакатами с изображением Патела. До сих пор годовщина его смерти не отмечалась с такой помпой. Сторонники погибшего старались держаться за полицейским кордоном, оттеснившим их на двенадцать футов от дома, хотя место было отмечено только полосатой лентой. Но по мере того как день клонился к вечеру, люди все громче и более злобно скандировали: «Ни сожалений!» «Ни раскаяния!» «Де Вир – вон!»
Министр внутренних дел должна вот-вот вернуться домой. Несмотря на присутствие полиции и телевизионщиков, жажда насилия висела в воздухе как дурной запах.
Стоя среди толпы, Гилберт Дрейк молча молился.
«Да будет, как сказал Исайя: “Всем же отступникам и грешникам – погибель, и оставившие Господа истребятся. Горе тем, которые постановляют несправедливые законы и пишут жестокие решения”».
Сын Алексии де Вир находится на искусственном жизнеобеспечении. Но это недостаточное наказание за страдания бедного Санджая и многих других. Все, о ком думает, о ком заботится Алексия, – она сама и ее эгоистичная безбожная жизнь. Вот что она должна потерять!
«Глаз за глаз».
Гилберт любовно погладил холодный металл пистолета в кармане куртки.
– Сколько их там? – спросил Генри Уитмен по личному телефону.
– Человек пятьдесят – шестьдесят, премьер-министр.
– Недостаточно. Это нельзя назвать толпой.
– Вполне достаточно.
– Так что, начинаем?
В голосе на другом конце звучал смех:
– Это зависит от вас, Генри. Вы босс, помните?
Генри закрыл глаза и принял решение.
– Мне это не нравится, Алексия. Совсем не нравится, – озабоченно заметил Тедди. – Я видел это сегодня по телевизору, и они определенно выглядят агрессивно. Не можешь поехать сегодня в Кингсмир?
Алексия, сидевшая в служебной машине, плотнее прижала трубку к уху и попыталась представить Тедди, комфорт его объятий.
«Я должна проводить с ним больше времени. Полагаться на него, как раньше».
Встреча с комитетом заняла больше времени, чем ожидалось, – впрочем, как всегда, – а голосование тянулось бесконечно. Короткое ощущение покоя за ленчем, планирование побега вместе с Люси… все исчезло. Жаль, что с ней нет Тедди. Но при мысли о том, что придется тащиться в Оксфордшир и лечь в постель не раньше десяти-одиннадцати вечера, она едва не заплакала.
– Не могу, Тедди, я измучена. Так или иначе, Эдвард утверждает, что у дома полно полиции. Если дела пойдут плохо, толпу просто разгонят.
– Но зачем рисковать, дорогая? Можешь поспать в машине, если устала. Пожалуйста, приезжай, Алексия. Я скучаю.
– Я тоже. Даже подумывала взять отпуск.
– Чудесно, дорогая!
Она так и видела улыбку Тедди.
– Когда складывать вещи?
– Я хотела ненадолго поехать в Мартас-Вайнъярд с Люси. Скрыться там на недельку. Ты не возражаешь?
Последовал кратчайший момент нерешительности.
– Конечно нет, дорогая. Превосходная идея!
– Слава Богу. Завтра я все обговорю с Генри. Мы уже у дома, дорогой, я, пожалуй, пойду.
Она отключилась, прежде чем Тедди успел попрощаться.
«Даймлер» остановился у дома. Сидевших внутри не было видно сквозь тонированные стекла. Гилберт сдвинул предохранитель пистолета и крепко сжал рукоять. Трудно сказать, что звучало громче: вопли протестующих или щелчки камер и жужжанье затворов, когда Алексия вышла из машины.
«Вот, приходит день Господа лютый, с гневом и пылающею яростию».
Им вот-вот повезет: кадр выйдет запоминающимся.
Генри включил телевизор. Алексия ступила на тротуар. Невероятно исхудавшая, как скелет в костюме от кутюр.
– Боже! – ахнула его жена. – Она кажется больной.
– Да.
– Почему бы ей просто не подать в отставку. Зачем цепляться за свое место? Жалкое зрелище.
– Да, – повторил Генри, даже не прислушавшись. Слишком был занят наблюдением за демонстрантами, дружными воплями провожавшими министра внутренних дел.
«Они действительно ее ненавидят».
Он и сам начинал ненавидеть ее.
Сидя в палате Майкла, Саммер тоже смотрела новости. Сестра, взбивавшая подушку Майклу, жизнерадостно заметила: