Аббат рукоплескал, граф рассмеялся. Хотя мы с графом были настроены на миролюбие, наши скрещенные клинки звенели скорее угрожающе. Марии Терезе оставалось лишь в страхе зажать уши.
— Господа! Мой приз — вальс в шлафроке в полночь, а ты, дядюшка, подыграешь нам на рояле. Победитель тот, кто нанесет следующий удар.
— Великолепно!
Буду краток: лучше, чем в тот день, я никогда не фехтовал. Только мне это ничего не принесло. У меня сложилось впечатление, что граф заранее отрепетировал этот поединок и пригласил меня лишь для того, чтобы свершить символический акт мести за Элен и по наущению аббата унизить меня перед Марией Терезой. Как Жозеф мог фехтовать на самом деле, он доказал уже в следующее мгновение, приперев меня к зеркальной стене зала и затеяв игру со мной, будто кот с мышью. Мне, как мыши, естественно, приходилось уворачиваться от точных и безжалостных туше графа, но ровно настолько, насколько он мне позволял. Я сумел разгадать уловки графа с намеренно не доводимыми до. конца отражениями моих ударов, и однажды мой клинок рассек рукав графа, но это было последним, что мне позволили. Секунду спустя я уже вопил от боли — клинок де Карно царапнул правое предплечье. Продолжая жалкие попытки обороняться, я чуть было не прижался к зеркалу, едва не упав, в то время как острие клинка, пронзив одежду, почти впилось мне в бок.
Граф, судя по всему, не собирался упиваться триумфом.
— Может быть, послать за врачом?
— Благодарю, нет необходимости.
Согнувшись в три погибели, я упал на колени. Ужас был куда сильнее боли. А ведь то были и не раны вовсе, а так, пустяковые царапины. Однако рукав мгновенно пропитался кровью. Я чувствовал, как она заструилась по локтю и ниже.
Ни с чем не сравним триумф победителя, и все же мое поражение было для меня куда слаще, невзирая на боль! Мария Тереза, бросившись ко мне, обняла меня, не боясь перепачкать кровью новое чудесное платье.
— Граф, вы мне ответите за это безобразие.
— С превеликим удовольствием, Мария Тереза. Боюсь, насчет безобразия вы правы. Мы слегка подурачились, но, согласитесь, человеку чести не грех иногда и подурачиться. Если бы это зависело от меня, я бы произвел Петруса в рыцари.
Он помог мне подняться и проводил в гостиную. Ипполит принес перевязочный материал, коньяк и раствор камфары. Мария Тереза пожертвовала флакончик успокаивающего. Я был на седьмом небе от счастья и безмерно благодарен графу за навязанный мне поединок на боевых рапирах. И с радостью отдал себя в руки тех, кто оказывал первую помощь. Ипполит умело и сноровисто перевязал меня.
— Как здорово у вас все получается.
— Благодарю вас, месье Кокеро. Знаете, а вы выросли в моих глазах.
— Что вы такое говорите?! — возмутилась Мария Тереза.
Успокоив ее, я наслаждался вниманием к своей особе. Ипполит явно нервничал. Мария Тереза беспрестанно повторяла ему, чтобы он был повнимательнее, хотя понятия не имела, что происходит, поскольку была лишена возможности наблюдать за происходящим. После того как рука была перевязана, я встал и, нимало не смущаясь, спустил брюки. Ипполит будто окаменел. Когда я задрал окровавленную сорочку, обнажив себя почти до лобка, он в панике загородил собой меня от Марии Терезы, после чего попросил женщину покинуть гостиную.
— В этом нет ровным счетом никакой нужды, — заверил его я. Ничего страшного, в конце концов, речь идет о перевязывании ран, при этом, как правило, приходится демонстрировать наготу.
Мой подчеркнуто невинный тон послужил сигналом для Марии Терезы: она принялась многословно уверять всех в моей правоте, упомянув вскользь и о том, что однажды и мне приходилось оказаться в сходной с ее ситуацией.
Ипполит был посрамлен и разгромлен.
* * *
— Вот это и есть то, что называют естественностью, — провозгласил я, когда последний узелок был завязан. — Естественность и душевная теплота, а также свобода и равенство полов.
Ипполит вскоре откланялся.
С четверть часа нам представлялось, что мы действуем в рамках приличий. И пока я, растянувшись, с закрытыми глазами возлежал на кушетке, Мария Тереза одарила меня кратким, мало что означавшим поцелуем и, пообещав мне, как когда-то в Сен-Жермен-де-Пре, обратить мой горький опыт в сладкий, передвинула кресло к дверям и заклинила ручку спинкой.
Я не отваживался ни дышать, ни думать, ни вообще как-либо обнаружить себя физически. Активную роль взяла на себя она.
Я чувствовал ее запах, шелест платья. Мы поцеловались, и вот тут она и одарила меня теплом и сладостью. Я ощутил, что руки мои спускаются все ниже и ниже по ее бедрам…
В некоторых случаях четверть часа может превратиться в вечность.
Остаток дня новостей не принес — во всяком случае, запоминающихся. После примерно получасового сна меня разбудил Ипполит: наступило время домашнего концерта. Дворецкий доставил мне полный гардероб, а на стопке нижнего белья лежал колокольчик.
— Если что понадобится, позвоните, — дружелюбно известил он меня.
Судя по всему, я был не первой жертвой графа. Похоже, Ипполит был в курсе того, как обращаться с теми, кто испытал на себе фехтовальные умения его хозяина. Мне едва хватило сил, чтобы кое-как умыться, а уж одеваться пришлось с помощью дворецкого.
Я предпочел бы пару часов помечтать в одиночестве, насладиться свалившимся на меня счастьем. Слишком уж драгоценным казалось мне ощущение влюбленности, смягченное успокаивающим, которым меня напоила Мария Тереза. Разве способен ее концерт дать мне то, чем она одарила меня на всю жизнь? Как бы мастерски она ни играла, ее музыка для меня сейчас — заурядный шум. Я даже чуточку робел вновь встретиться с остальными гостями графа. Не заметят ли они мой влюбленный вид? Что произойдет, если я не выдержу и возьму да поглажу ее по щеке? Или потеряю рассудок настолько, что брошусь обнимать и целовать ее?
Придет ли она ко мне после обещанного графу танца? И когда? Часом спустя, украдкой пробравшись?
На концерт пожаловали банкир Буасье и Даниель Ролан. И еще месье Эрар, а также знаменитости из консерватории. Даже Ипполиту разрешили присесть с гостями — и ему, как настоящему гостю, кухонная челядь подавала закуски и шампанское.
Мария Тереза играла недолго, и часа не набралось. Специальной программы не было. Все невольно косились на тех, кто слыл докой по музыкальной части, те удовлетворенно закивали уже при первых тактах. Мадам Буасье, соседствовать с которой я имел честь, безнадежно спутала Георга Фридриха Генделя с Йошем Фререм Хедделем, бетховенские багателли — с балладами Бурхаава. Я едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Герман Бурхаав был в прошлом веке врачом в голландском Гарлеме и прославился тем, что сумел локализовать «конвульсивную эпидемию» в городской больнице прикладыванием к икроножным мышцам больных раскаленного железа, прожигая мясо до костей.
Аплодисменты были бурными и непродолжительными. Марию Терезу, похоже, они не волновали вовсе. Если к началу концерта у нее был цветущий вид, то сейчас она походила на увядший цветок: голова опущена, потухший взор, впалые щеки. Игра опустошила ее, лишила сил, и что меня более всего озадачило: если уж такие минутные пустячки способны были обессилить ее, что же в таком случае будет с ней после серьезных вещей — сонат, вариаций? Да и аббата идея Марии Терезы отправиться весной на гастроли в Варшаву, Краков и Ригу, похоже, не вдохновляла.