Какие-то совсем чужие и неведомые лица. Плавают в сознании привидения, напоминают обрывки ушедших дней. В одно время явные, но в тот же самый момент такие загадочные и отстраненные. Непонятные знаки, зажигаемые отблесками возвышающихся звезд. Уходящие вдаль сумерки. И вокруг все тихо…
Полубредовое состояние покоя, как чувственность накатывающей волны беспамятства. Отчуждение и боль. Боль, которая бывает сладостной, но все чаще нервной и злой, а иногда такой долгой, что чувствуешь, будто породнился с ней навеки. И без нее уже не по себе.
А вокруг по-прежнему довлеет тишина.
Монотонная, дьявольская тишина, нарушаемая лишь слабым тиканьем больших настенных часов да звуком изредка проезжающих за окном автомобилей.
Тик-так, тик-так…
Маленький внутренний мир, заключенный в громаду равнодушной тишины.
Нет сосредоточенности. Единственное место, где он хоть как-то может существовать − это расплывчатое сознание. Уединенный край жизни, веха былого праздника, остаток старой любви… Больше ничего нет.
Беспамятство.
Нереальность событий и дел. Темное безмолвие.
Но сожаления нет. Все чувства притуплены. Расстройство моральное и физическое. Полная опустошенность. Тупик.
Как будто без сознания.
Тик-так, тик-так.
Стрелка отстукивает положенное время. Время, которое в едином потоке зовущей бесконечности методично уничтожает те немногие искорки воображения, которые кажутся разумными.
Бледный свет от настольной лампы еле-еле освещает небольшую, заваленную всяческим хламом комнату. Здесь еще много свободного пространства, но, кажется, гнетущее одиночество сузило его до предела. И теперь здесь совсем нечем дышать.
Пустота…
Непреодолимо влекущая тяжесть бессилия.
Однобокость бытия, односложность движений и поступков.
Все покрылось пеленой.
Каторга.
Наверное, мир, в котором мы живем, мир, построенный на прочном фундаменте человеческих стремлений, мир, такой огромный, такой объемный, не вечен. Он не вечен!
Размазанные видения и крики.
Любимые мысли, любимые сны… Они цепляют до сих пор.
Стук сердца все убыстряется и убыстряется. Глаза, красные от бессонницы, своим орущим взглядом похожи, скорее, на борцов за независимость, чем на два озера голубой воды. Как когда-то называла их она…
Впалые щеки землистого цвета пугаются собственного отражения. Дрожащие руки… нервные пальцы…
Страшно…
В этой бездне нет просвета. Причудливые тени, копошащиеся в диких образах, не дают избавления от тяжких раздумий. Течение все равно уносит их вдаль по нескончаемой реке безвременья.
Все впустую.
Остались только мысли. Страшные мысли в тумане накатывающего безрассудства.
За ними нет просвета, только пустота.
Куда идти, мой Бог? Куда мне идти?
И зачем?
В Хазельбрант, за дочерью, кричало сердце. В Хазельбрант…
Напоминание, прятавшееся на задворках сознания, грянуло, как гром.
И он прозрел.
Он открыл дверь и ступил за порог, намереваясь начать свой путь до далекого леса. Но ноги его тут же подкосились, длинная ряса зацепилась за дверь, порвалась, и он рухнул на землю.
А когда попытался встать, увидел его.
Один взгляд в сатурнианские глаза, и он застыл, словно статуя, чувствуя, как видение парализует волю. Глаза − черные тоннели в Неведомое, стали тянуть его вниз, засасывать, будто болотистая топь.
Он сам впустил его. И вместе с ним в дом вошла безбрежная тьма.
Он мог бы поклясться жизнью, что никогда не видел никого более опасного. Руки пришельца вцепились в его плечи − он вздрогнул от боли, ожогом льда пронзившей его плоть. Когти были слишком длинными и острыми, сила, заключенная в его руках, не давала ни шанса на спасение. И он понял, что все им было просчитано заранее.
Отворот головы и наклон, и мерзкие клыки готовы были угодить под кожу. И в каждом вздохе слышались мольба и сожаление, и в каждом взгляде плыло естество…
Он метался по комнате, пытаясь найти точку опоры, чтобы не упасть. Но сила призрака была неисчерпаема.
Помилуй, Господи, прости…
Не вскрик отчаяния, а предсмертный вопль! Удушливым хрипением звать бога, в последний раз надеясь на его прощение. Кричать, что все грехи искупит верной службой и клясться на крови, что не заслужил подобной участи.
− Если дьявол, я убью его… если дьявол, я убью его… − шептал он пересохшими губами, смотря в демонические глаза призрака.
Тихоня Ричи
Дождь покинул Ариголу только к утру, когда выглянуло солнце, и в небе запели птицы. Но, несмотря на это, ни у одного жителя города не было уверенности в том, что ясная погода продержится здесь хотя бы до конца дня.
Такой же уверенности не было и у приезжего детектива, который бодрой походкой направлялся к полицейскому участку на Средней улице, перешагивая через унылые лужи, заполонившие дорогу.
Он вошел в кабинет широким шагом осведомленного человека и обратился к инспектору официальным тоном. Он был не на шутку взволнован, выглядел ужасно усталым и невыспавшимся, но не потерял ни трезвости рассудка, ни внятности мыслей и слов.
− Надеюсь, вы с хорошими новостями, детектив? − заговорил Габор, едва повернув голову в сторону раннего гостя.
− Инспектор, мне нужны досье на двух человек. Это Итан Скуд и Майкл Скуд, − с ходу заявил Роберт Блатт и ограничился сухим приветствием. − Но не те досье, что вы мне дали. Мне нужна полная информация. Их родословные с генеалогическим древом, корни их предков и так далее. Вы можете мне предоставить такую информацию?
Ив Габор ответил не сразу. Нескольких секунд, что он взял на размышление, хватило для того, чтобы Роберт раздраженно цыкнул.
− Что вы еще задумали?
− Насколько я знаю, в Ариголе есть правительственный архив с родословными его жителей. И находится этот архив в полиции…
− Опоздали, мистер Блатт. Месяц назад в городском архиве произошел пожар. Сгорело все дотла.
– ?
– С тех пор я могу предоставить только общую информацию о ком-то из аригольцев: возраст, описание внешности, особые приметы, дату и место рождения, место работы и так далее. Увы, это все, что мы имеем на данный момент. Узнать что-то более подробное, в том числе и о родственных связях, уже невозможно.
− Пожар? По какой причине?